Со временем девочка привыкла. Подражая Ядвиге, она уже называла Яна «тату», а ее мать — «маму». Она стала в семье как родная. «То добже!» — удовлетворенно думал Ян.
А в селе хозяйничали немцы. Они отобрали у Тырды лошадь, оставив взамен ее старую, с избитыми плечами и потертой холкой, клячу. Ни пахать на ней, ни возы возить. «Теперь все хозяйство пойдет прахом!» — махнул рукой Ян, взглянув на вислогубую коняку. За Саном, в Ярославе, стоял немецкий гарнизон. Для него то и дело требовали масло, сало, птицу. По селам и хуторам Присанья шныряли немецкие прислужники и холуи — украинские националисты. Они вылавливали в лесах и тихих хуторах оставшихся раненых пограничников, партийных и советских работников, местных активистов, измывались над женами командиров.
Как-то Ядвига прибежала из села в слезах и бросилась к отцу с мольбами, чтобы он спас Иру. От подружки, дочки корчмаря, она узнала, что пьяный немецкий офицер грозился утопить девочку в колодце: говорит, чтобы и духу большевистского не было!
Долго в ту ночь, ворочаясь с боку на бок, не мог уснуть старый Тырда — вспоминал прошлое, думал о том, как поступить с дочкой Павловых.
Всю жизнь ясновельможные паны разжигали у Яна чувство вражды к русским. И устно, и печатно твердили изо дня в день: он живет бедно потому, что земли мало; а землю, говорили они, захватили русские и украинцы. Вот когда Польша раздвинет свои восточные границы от Балтийского моря до Черного, тогда Тырда разбогатеет и тоже станет паном. Но для этого надо разбить русских большевиков, этих красных комиссаров, которые согнали всех крестьян России в коммуны, обобществили их жен, заставили спать под одним одеялом. Они, эти русские большевики, и здесь не прочь бы создать такую же коммуну…
Нельзя сказать, что Ян сильно верил этому, но и сказать, что совсем не верил, — тоже нельзя. А когда пришли на Сан «русские большевики» в зеленых фуражках, тогда он окончательно убедился, что все эти разговоры выеденного яйца не стоят. После прихода Красной Армии ему дали землю, от панского поля отрезали — ее оказалось вполне достаточно для всех крестьян села; и скотом обзавестись помогли, и налоги сократили. Он считал себя в большом долгу перед большевиками, потому и приютил у себя русских девочек. И сейчас, когда Ядвига сказала, что немец грозится убить Иру, Ян решил удочерить ее. Но не это лишило его сна и покоя, а сомнение в том, правильно ли он поступит, если окрестит дочь советского офицера, коммуниста, в костеле…
А утром, неся на руках принаряженную Иру, он шел вместе с Ядзеней по улице села. Удивленные селяне смотрели им вслед.
— Проше ойченьку, — обратился Тырда к ксендзу, — окрестите ее и запишите на мое имя.
Так Ираида Павлова стала католичкой Ириной Тырда, а по семейному просто — Ирця. Ириной ее нарекли потому, что в семье Тырды никто, даже Ядвига, не знал ее полного имени — Ираида.
А о судьбе Лукерьи Самсоновны не было никаких вестей. Где она, жива ли — ни слуху, ни духу. От дальних знакомых узнал Тырда, что будто бы всех жен комсостава в первый же день войны отправили из Перемышля на машинах во Львов. А что с ними дальше сталось, никто сказать не мог. Может, погибла Лукерья где-нибудь на дальней дороге от вражеской бомбы, может, скончалась от лихой болезни или увезли на каторжные работы в Германию. А может, и жива-здорова.
Неизвестна была и судьба начальника заставы. Среди убитых пограничников, стойко оборонявших заставу в первые дни войны, как сказали Тырде, Павлова не нашли…
Время шло. Ядвига из голенастого и угловатого подростка превратилась в стройную, красивую паненку, а Ирина вытянулась, окрепла под крылом своей заботливой нянечки. Вот уже снова прокатился через село Шувско фронт, на этот раз с востока на запад, и, грозно громыхая пушками, ушел за Ярослав. Вот уже те пушки, с опущенными стволами, молчаливые, зачехленные, плавно катятся через село в сторону Львова, и на кумачовых полотнищах, прикрепленных к бортам грузовиков, написано: «Встречай, Родина, своих сыновей с великой Победой!» Вот уже минуло первое послевоенное лето, а от Лукерьи Павловой по-прежнему ни писем, ни телеграмм…
Однажды Ира играла у завалинки в куклы с соседскими девочками.
— Ирцю! — окликнула ее из окна Ядвига.
— Цо?
— Ходь ту, прэнтко!
Когда Ира прибежала в хату, Ядзеня усадила ее на стул, принесла в тазике теплой воды и принялась мыть ей с мылом ноги. Затем вытерла насухо и стала надевать белые-белые гольфы с пушистыми кисточками на шнурочках. Надела и новенькие туфли, платье, причесала пушистые волосы, вплела в них ленту, и отошла, любуясь и словно спрашивая: ну, как?