7 сентября каратели заняли Малую Слободу, Гнияицы, Зеленый Клин, Нивки, Круглово, Серболово, Вязовку, Папоротно, Перстову, Ухошино. Таким образом, кольцо окружения почти сомкнулось. Оставался незанятым только шестикилометровый участок между деревнями Глотова и Перстова, но он не мог играть уже никакой роли. Я получил приказ сосредоточить все подразделения южного оборонительного участка в районе Татинца. В двадцать два часа приказ был выполнен.
А около часа ночи меня вызвал к себе комбриг.
— Обстановка требует прорыва твоего полка на запад, под Порхов, — печально, но твердо говорил Васильев. — Если под Порховом будет не закрепиться, иди дальше, под Струги Красные. Возможно, встретишься там с Германом.[63]
Он с бригадой ушел в те районы.
Задание на прорыв из кольца получили и другие подразделения нашей бригады. В крае оставался только штаб с 3-м полком. Наш же полк начал рейдовать.
Часть третья
В юго-западных районах
Партизан, перелетная птица,
Посидим у лесного костра…
Полечи мои раны, сестрица,
Собираться в поход нам пора.
РЕЙДУЮЩИЙ ПОЛК
Нам надлежало двинуться в путь этой же ночью, с 7 на 8 сентября. Никакого времени на сборы. Впрочем, последние дни полк и так был все время в движении, так что «паковать чемоданы» не было нужды. Да и какой у партизан багаж? Оружие и вещмешок, который каждый старался набить в основном боеприпасами. И тяжесть его была одинакова как у рядовых, так и у командиров.
Помню, пришлось нам расстаться с нашими лошадьми. В предстоявшем рейде они могли стать помехой, и я приказал их уничтожить, чтобы не достались врагу. Больно, но что поделать!
Чтобы хоть как-то укрепить обескровленный полк, Васильев придал нам отряд Д. В. Худякова, входивший в состав 3-й бригады, но оторванный от нее боями за край. Этот отряд оказался в полку самым крупным. Вот силы, которыми я тогда располагал: отряд Седова (92 человека), отряд Худякова (157 человек), отряд Журавлева (87 человек) и штабное подразделение. Всего в момент выхода из края нас было 392 человека.
Мы миновали за остаток ночи лесной лагерь жителей деревни Гнилицы и углубились в глухой лесной массив. С рассветом расположились на отдых. Надо было вновь перестраиваться: ночью — марш, днем — сон. Но это было не ново.
Над краем полыхало зарево многочисленных пожаров. Мы шли знакомыми до мельчайших подробностей местами, где каждый куст, каждая тропка известны и кажутся родными, где нет необходимости смотреть на компас и карту. И убеждались, что повсюду, даже в самых маленьких деревушках, обосновался враг. На редкость плотным и широким кольцом обложили каратели все еще продолжавшие сопротивляться подразделения 2-й партизанской бригады.
Нам нельзя было теперь вступать в стычки с врагом, поэтому двигались чрезвычайно осторожно, пытаясь нащупать участок, на котором выход из кольца удалось бы осуществить бескровно. Решили переходить железную дорогу на участке Чихачево — Дно, почти вплотную к Дедовичам, рассчитав, что здесь из-за близости крупного гарнизона наименее вероятны вражеские засады. Надо сказать, что оккупанты, испытав на себе губительную силу этого нашего метода организации боя — засад — тоже взяли его на вооружение. Нам приходилось быть вдвойне осторожными.
Железную дорогу и речку Судому удалось пересечь незаметно, без приключений. Хоть и в тревожном ожидании, но тихо прошла дневка у деревни Шубино. Здесь я принял решение двигаться дальше поотрядно. Нет, я не забыл, конечно, печального опыта лета 1941 года и судьбы полка Петрова. Но не в том была тогда наша беда, что к Лютым Болотам мы пошли побатальонно. Мы были неопытны, мы не знали обстановки, да что говорить — партизанами тогда мы еще только-только становились. Сейчас мы были уже совершенно другими. И такой маневр для полка не представлял былой опасности. Назначив местом сбора лесной массив в районе хутора Хариж, я приказал командирам отрядов вести подразделения разработанными штабом маршрутами.
В штабном подразделении, куда входили и диверсионные группы, нас было 56 человек. Мы тоже двигались отдельно. Прошли Грамулинские леса, незабываемо красивые места Судомской возвышенности. Шли теперь по дорогам, через деревни, зная, что гитлеровцы здесь — редкие гости, но имея тем не менее впереди разведку. Занимались по пути и заготовкой продуктов, которыми нас охотно снабжало население.
Это делалось всегда организованно. Старосте деревни давалось задание собрать определенное количество мяса, молока, хлеба и других продуктов в счет государственных поставок. Когда это задание выполнялось, староста получал расписку, которую должен был предъявить впоследствии, когда гитлеровцы будут с нашей земли изгнаны, органам Советской власти.
Надо сказать, что среди старост встречались зачастую люди весьма порядочные. Жители деревень, выдвигая их, стремились, чтобы у власти оказался человек хороший и надежный. Уговаривали такого, объясняли, что не для службы врагу, а для пользы жителей деревни должен он взвалить на себя этот крест. И становился человек старостой — фигурой, которую сегодня многие готовы огульно считать позорной, но бывшей на самом деле далеко не всегда такой. Жизнь сложнее любых слепков с нее, и судить торопливо не следует никогда. Идет ли речь о героическом или будничном, о возвышенном или низменном — поспешные суждения не рождают ничего, кроме мертвой схемы.
Надо было видеть, с какой радостью брались эти наши расписки, как тщательно их прятали, как бережно хранили. Ведь были они не наивной игрой, не формальностью и уж никак не цинизмом — мол, давай сюда мясо, а себе возьми эту бумажку. Партизанский командир был представителем Советской власти, ее именем он распоряжался, а поскольку должно было настать время, когда он передаст свои полномочия другим людям, мирным, оставлялась расписка. Проявлением незыблемой нашей уверенности в победе, передававшейся и жителям деревень, были эти листки бумаги с нашими подписями.
Кто-то скажет, что это неосторожно: по распискам можно проследить маршрут партизанского подразделения, определить примерную его численность. Был некоторый риск, конечно. Но повторяю: слова «староста» и «предатель» — не синонимы. К тому же если староста действительно мог быть для нас опасен, жители, как правило, предупреждали об этом.
Одной из деревень, в которой заготавливали мы продукты по пути к Харижу, была Красуха — очень красивая: наверное, потому так и называвшаяся. Никто не мог знать тогда, что и она войдет в список кровавых жертв гитлеризма, став вечным памятником народному горю. Оккупанты сожгут ее дотла вместе со всеми жителями-женщинами, детьми, беспомощными стариками и старухами. 280 человек погибнут в огне. За то, что неподалеку от деревни подорвется на мине немецкая автомашина…
Сбор отрядов у Харижа произошел точно в намеченный срок и без всяких происшествий. Это было 13 сентября, и до 14-го мы оставались на месте, отдыхая. Надо сказать, что, несмотря на имевшуюся у полка единственную задачу — выход в новый район, мы продолжали и в это время наносить удары по врагу. Делалось это силами наших диверсионных групп. Так, например, в ночь с 9 на 10 сентября группа Корюкина на участке железной дороги Дно — Локня пустила между Клюкино и Рогалево под откос вражеский эшелон, уничтожив паровоз и 8 вагонов. Эта же группа на большаке Дедовичи — Ясски уничтожила 3 автомашины и 16 гитлеровцев. На том же участке железной дороги действовала и группа Балабаненко, подорвавшая 10 сентября дрезину.
От Харижа недалеко было до конечной цели нашего пути. Перейдя железную дорогу Псков — Порхов — Дно, мы выходили к лесным и болотистым массивам западнее Порхова и в районе деревни Лезеница — месту, определенному приказом Васильева. 14 сентября мы начали марш к железной дороге. Пошли, не дождавшись темноты, часов в шесть вечера. И совершенно неожиданно нарвались на вражескую засаду.