Я, ожидая сегодняшнего дня, уже давно настроен философически и погружен в воспоминания. Я хорошо помню, когда мне было 17 лет, но плохо помню, как пролетело еще 20 лет жизни. В памяти отдельные обрывки воспоминаний. Припоминаются последние мои именины, хорошо и весело проведенные в кругу семьи и близких друзей. А сегодня вот я сижу даже без хлеба. А хорошо бы выпить хотя бы граммов 20 водки и съесть граммов 200 мяса (не конины, которую мы уже достаточно хорошо знаем) с настоящим хлебом, даже черным, но вдоволь.
Живу сейчас грустно. Корплю над учетом всякого барахла. В этом учете я очень мало понимаю. И он у меня не клеится и отравляет мое более или менее нормальное настроение.
Уже темно – эти строки пишу почти при полной луне, слабый свет которой падает на бумагу. Последних известий не знаю. У нас сегодня затишье, очевидно, перед бурей. Артиллерия молчит. Снаряды в станицу не падают. Хочется конца войны. Хочется в Ейск. Вспоминаются домашние и знакомые.
21 марта 1943 г.
Вчера меня, кроме обычной писарской работы, заставили патрулировать, чего не делают с писарем в 1‑м эскадроне и других подразделениях. Я стоял с 8 до 12 ночи. Было очень холодно, несмотря на то что уже март на исходе. Дул леденящий северный ветер. На юге, очевидно, в районе Новороссийска всю ночь плавали [в небе] парашютные ракеты и били зенитки. Звука их не было слышно, но небо бороздилось бесконечными потоками трассирующих снарядов. Наблюдать это со стороны, конечно, красиво. Но вообще это ужасно. Сменившись, я снял только ботинки и лег не раздеваясь, т. к. слишком перемерз.
Только я стал засыпать, как в квартиру стало ломиться трое военных, перебыть до утра. Один из них назвался капитаном. Я не пустил их и порекомендовал им обратиться на общем основании к дежурному по части, в чем был совершенно прав. Капитан стал угрожать мне оружием и назвал меня совершенно незаслуженно «мерзавцем» – оскорбление, которого мне в жизни никто не наносил.
Если бы это было в гражданке, я набил бы морду этому типу, но здесь я ограничился только тем, что высказал свою обиду и напомнил о порядках в Красной Армии, а после того, как он вломился в квартиру, я пошел, вызвал дежурного. Но к моему приходу капитан уже улетучился, а я долго не мог уснуть.
Сейчас утро. Командир приказал мне к 3 часам дня представить полную картину по учету в эскадроне. Работы еще много, а хочется спать и чертовски болит голова. На дворе, хотя и светит солнце, холодно, потому что северный ветер не утихает. В станицу вновь стали падать снаряды.
В районе Северского Донца наши войска оставили несколько населенных пунктов. Сводки по другим фронтам какие-то общие, значит, продвижения нет. Там, очевидно, дела тоже не блестящи. В станице по соседству враг по-прежнему продолжает сидеть и, вероятно, готовит какую-нибудь авантюру.
23 марта 1943 г.
Утро. Ночью выпал снег, хотя уже конец марта. Днем же вчера светило солнце и было тепло. Сегодня хмуро и холодно. Особенных новостей нет. Вчера с утра снаряды падали совсем близко от нас. Дело в том, что здесь поставили зенитки, и противник будет не только обстреливать, но и бомбить этот район. Абинская по-прежнему у противника, и наши части пока активных действий не проявляют, а только держат оборону. На других участках фронта дела не блестящи. Наши войска оставили город Белгород.
С питанием по-прежнему плохо. На вчерашний день муки совсем не было, дали только кукурузной крупы. А тут еще хозяйку взяли на передовую рыть окопы, и ее девочка сварила мне из кукурузной крупы на завтрак суп, и на том все мои продукты закончились.
Днем я наварил котелок бурака и ел его. Было противно и голодно. На сегодня дали 400 гр. настоящей белой пшеничной муки. Но это ведь тоже очень мало. Ее можно съесть за завтраком, сделав галушки или затирку, а потом весь день будь как хочешь. Бураков нет. Я снова испытываю голод, и мне вновь снятся рестораны, столовые с хорошими закусками и винами. Настроение печальное. Перспектив пока нет никаких. Я уже перестал думать о скором окончании войны.
Население живет очень бедно. Оно целиком ограблено немцами и голодает. Мне очень тяжело смотреть на двухлетнего ребенка, который здесь живет. Это ребенок золовки моей хозяйки. Она с двумя детьми эвакуировалась из Новороссийска. Ребенок измучен, постоянно плачет и просит кушать. Ежеминутно раздается его плаксивый голосок: «Дай! Дай!» Но что ему могут дать, кроме кукурузной каши без всяких жиров и соли. Он и эту кашу ест с жадностью, ему никогда не дают ее вдоволь, и он снова плачет и кричит: «Дай!» Жалко смотреть на его детское, как будто старческое измученное лицо. А его мать вот уже пятый день лежит в постели, болеет. Я приводил нашего врача. У нее нет особенной болезни, просто ангина, простуда, но она уже пятый день ничего не ест, потому что есть нечего, и от этого лежит в постели. Она голодна и истощена.