После того как последняя колонна долго проходила через ворота, весь сегодняшний караул построился перед главными воротами и ждал, пока не закончится перекличка в лагере. Наконец долгожданный сигнал горна подтвердил прибытие всех заключенных. Только теперь после далеко слышного звука горна снималось оцепление вокруг рабочих мест в лагере СС, а мы могли идти строем в казарму.
«Карабины, пистолеты-пулеметы и пистолеты разрядить!» Патроны пересчитаны и собраны, личный состав караула может идти в расположение. После ежедневной чистки оружия этот день службы закончился.
После ужина мы сидели в тренировочных костюмах на сосновых скамейках перед казармой и обсуждали сегодняшнее происшествие: нападение цыгана на часового. Каждый пытался по-своему высказаться о происшедшем и свыкнуться с фактом, что он, хотя бы и против своей воли, в будущем может занять место, на котором никогда даже не думал находиться. Свобода была целью одного и жизнь — правом другого.
Право! Об этом я еще долго думал. Право всегда имеет более сильный! Там где сила, там и власть, и сильные создают право по своему вкусу.
Сегодняшний случай совершенно ясен. Цыган сделал все, чтобы снова обрести свободу, часовой выстрелил, и ему, как свидетелю нападения, совершенно не надо мучиться раскаянием. Но что делать, если отчаянный заключенный упрямо идет через цепь конвоя, не обращая внимания на предупредительные крики часовых? Медленно, шаг за шагом. Никакого насилия, никакой ненависти, и только тихо скажет: «Часовой, застрелите меня, пожалуйста!» Такое тоже уже было. Молодой солдат совершенно не был бесчувственным чурбаном. Он все же попросил старика возвратиться назад и покинул свой пост, отойдя немного перед ним. Но тот упорно продолжал свой путь к свободе, до тех пор, пока избавительный выстрел не заставил его упасть среди деревьев. Теперь он был «свободен», а часовой на всю жизнь стал пленником своей совести. Разве можно освободиться от мысли, что ты застрелил безоружного старого человека?
Но вот наконец и это я прошел: первый выход в город под присмотром унтерфюрера-инструктора, первый в моей жизни 10-километровый марш-бросок и первые боевые стрельбы.
Если о первом событии еще можно сказать, что я достаточно хорошо смотрелся в черной форме и, учитывая постоянные напоминания нашей «гувернантки», в брюках, своим бравым видом вызывал уважение к нашим войскам, то с сожалением должен был констатировать, что бегун на дальние дистанции из меня получился никудышный, а стрелок из винтовки — весьма посредственный. Если остальные товарищи выполнили норму на спортивный значок почти играючи, я не смог за установленное время пробежать десять километров. Я был, наверное, самым плохим бегуном на дальние дистанции в полку. И наоборот, на состязании по стрельбе из пулемета выяснилось, что я стал «маяком роты». При этом учитывалась в основном не точность попадания отдельной пули, а способность как можно более кучно укладывать очередь в цель. Путем постоянных упражнений, которыми я занимался даже во внеслужебное время, я достиг особых успехов во владении этим видом оружия. Я с фантастической скоростью собирал и разбирал пулемет с завязанными глазами и из любого положения с первой очереди поражал головные, грудные и ростовые мишени. Стрельба из пулемета стала для меня благодаря поощрениям нашего командира роты гауптштурмфюрера Цольхофера спортом, и мне удавалось на состязаниях завоевывать для роты призы и благодарности.
После нескольких 30-километровых маршей и одного 60-километрового, после которого нас с мозолями на ногах под сопровождение оркестра «притащили» в казарму, в августе мы отправились на маневры на побережье Балтийского моря. Товарный поезд доставил нас до Узедома. Там мы, молодые солдаты, сделали небезопасной местность от малого до большого заливов. То нас размещали в палаточных городках, то определяли на постой у местного населения, которое всегда относилось к нам приветливо. На частных квартирах мы чувствовали себя всегда в постоянном напряжении. Каждый надеялся, что у хозяев квартиры наряду с удобным размещением найдется и хорошенькая девушка. Однако они были редкостью, так как хозяева на таких желанных созданий явно предусмотрительно скупились, предоставляя постели молодым солдатам в своих домах. Однако им деваться было некуда, если солдат принимал сосед. Дорожку найти можно всегда!
В те последние недели мы снова учились находить понимание природы и ее воздействия на жизнь солдата. Солнце припекало в те дни позднего лета, жгло нам кожу и сушило глотки, а налетавший с моря шторм бешено хлестал дождем по полевым курткам. Ночами он срывал палатки вместе с одеялами с усталых тел. В полной темноте мы, на распухших от мозолей ногах, пытались отбить у бури ее добычу.
Во время маршей, длившихся целыми днями, у морских купален гостеприимные отпускники выставляли у обочин дорог кувшины с лимонадом и разведенным водой вином, чтобы мы, проходя, могли наполнить ими наши полевые фляги. Несмотря на мучительную жару, мы, проходя, благодарили их пением солдатских песен. И никто не замечал, что наши ноги от крови и воды приклеились к стелькам, что наш «Вольф» («волк», солдатский ранец) вгрызается в задницу, а сгибы суставов натерты песком. Среди заботившихся о нас отдыхающих были чертовски красивые девушки. Что оставалось солдату с геморроем в штанах? Просто смеяться! Несмотря на все мучения, эти дни остались в памяти прекрасными и незабываемыми. После учений и маршей, длившихся две недели, мы погрузились в вагоны. Наши первые маневры подошли к концу.
«Дома» снова строевые занятия на шлаковом плацу и тактические — на песчаных пустошах, на которых мы могли ориентироваться уже даже во сне, и, естественно, караульная служба в концлагере, которую миновать нам было никак невозможно. Постепенно я овладевал всеми видами этой службы. Ночами я стоял на сторожевой башне над ярко освещенным концлагерем, нарезал полосы вдоль внутренней стороны его забора, был «бегающим» часовым на главных воротах, самостоятельно сопровождал мелкие команды заключенных к их рабочим местам в лесу и к подземным канализационным и отопительным коммуникациям лагеря СС. Хотя во время конвоирования я в любой момент был готов к атаке и нападению, несмотря на это, мне было ясно, что во многих ситуациях я полностью был предоставлен на милость заключенных. Что значит «безопасное удаление», если ты находишься среди заключенных в узкой кабельной или канализационной шахте? И тем не менее я чувствовал себя до некоторой степени уверенно. Подобные группы состояли из профессиональных исследователей Библии и «политических».
Некоторое время мне благодаря искусному расчету удавалось получать под конвоирование одну и ту же группу. Это была команда для работы в лесу, состоявшая из восьми человек среднего и старшего возраста, все — «политические». Хотя это было строжайше запрещено, я частенько с ними разговаривал, так как меня интересовала их прежняя жизнь, и я хотел понять причины содержания их под стражей. Я понял, что здесь случайно или специально сложилось маленькое объединение интеллектуалов. Направление их «клуба» было умеренным, и между ними существовали хорошие товарищеские взаимоотношения. Постепенно я познакомился с ними и узнал, что привело их в лагерь: они открыто высказывали свои политические мысли. Унижающее заключенных обращение на «ты» в отношении этих настоящих профессоров и докторов просто язык не поворачивался произнести. Мы часто спорили на политические темы, и я пытался им, «не верящим», объяснить, что их заключение — временное. А именно, оно продлится до тех пор, пока не укрепится новый Рейх, что станет доказательством правильности национал-социалистической идеи. И, конечно же — я серьезно на это надеялся, — они тоже когда-нибудь станут убежденными сторонниками новой политической линии. К сожалению, с продвижением работ вскоре наши отношения «охранник — охраняемые» закончились. Однажды эта команда к главным воротам не вышла. Может быть, их отпустили, а может, они вошли в состав большого отряда.
В один из дней ранней осени 1938 г. нас внезапно по железной дороге отправили в Цоссен, огромный военный полигон, расположенный южнее Берлина. Во взаимодействии с армейскими частями мы участвовали в учениях с боевой стрельбой. Я три тысячи раз проклял «легкий» пулемет, так как мне эту тарахтелку, наполненную булькающей горячей водой, приходилось таскать по лунному ландшафту полигона. Галстук, подсумок и эта штука оформились под ужасные пожелания в славную троицу.