— Вышла из лазарета и заблудилась, — делаю вид, что он прав. Возможно, решит помочь.
— Так немного ведь не дошла. Вон же ваша палата, — машет в сторону телеги, на которой я только недавно лежала. — А ты из новой партии, красавица?
— Ага, из новой, — не уверена, что это так, но для меня здесь все новое. Значит может оказаться правдой.
— Эк, тебя угораздило на фронт-то попасть? Ребенок ведь почти еще…
— Ребенок, не ребенок, а попала, — не знаю, что ему еще ответить.
— Ты береги себя! Здесь ведь не только от штыка пасть можно. Солдаты — люд голодный. Мало ли, что в голову взбрести может.
— Спасибо, постараюсь быть осторожнее, — обещаю ему и направляюсь обратно к телеге, за которой виднеется ряд расставленных практически вплотную палат.
Солдат прав. Не место здесь для молодой девушки. Но, насколько я помню историю, молодым особам всегда война казалась чем-то романтическим. Особенно тем, кто имел благородное происхождение.
До больничных палат добираюсь, больше никого не повстречав. Словно здесь не положено ходить. Возможно, это какая-то примета?
Не знаю, действительно солдаты избегают лазарет или просто так получается, но я рада. Не уверена, что все здесь приятные люди. Особенно с учетом того, с чего началось здесь мое пребывание.
Дойдя до палат, задумываюсь, в какую из них мне нужно идти. Все они выглядят примерно одинаковыми. И лишь из некоторых доносятся пугающие крики раненых и больных.
Немного поразмыслив, решаю пойти на звуки. Предполагаю, что, если больные кричат, значит с ними проделывают какие-то процедуры. Возможно, даже хирургические.
Наверняка, именно там и должен находиться Серафим Степанович.
Оказавшись у палаты, отодвигаю завешивающую вход ткань и заглядываю внутрь. В лицо сразу ударяет спертый воздух. Пахнет потом и болезнью. Совсем не как в хирургическом отделении. Но, знаю ли я, каково было в походном хирургическом отделении того времени?
— Помогите! Помогите мне! Идут они, турки окаянные! — доносится из палаты чей-то крик.
— Ай, братцы, давай в пляс! Что же вы стоите? Победа ведь на носу уже! — кричит уже кто-то другой.
Похоже, что крики, которые меня привлекли, это вовсе не следствие работы врачей. В этом месте лежат бредящие, а, возможно, и вовсе сошедшие с ума люди.
И мне точно не стоит здесь находиться!
Пячусь назад. Боюсь, что кто-нибудь из пациентов палаты заметит меня и набросится. Этого мне только не хватало. Я ведь не знаю, чем они больны.
Но оказывается, что опасность поджидает меня совершенно с другой стороны. Не успеваю я выйти из палаты, как мне на плечо опускается чья-то очень тяжелая рука.
Глава 5 Личные вещи
— Что же вы здесь забыли, голубушка? — узнаю голос Серафима Степановича, но все равно вся сжимаюсь.
Не знаю, имею ли я право находиться в этой палате. Да и вообще не знаю, где мне можно находиться, а где нельзя. Да еще и мое собственное состояние… Я и сама в подобном случае отметила бы в карте пациента факт нарушения режима.
— Я ничего не брала и ничего не трогала. Честное слово, — обернувшись, произношу я. На всякий случай решаю оградить себя от вопросов воровства.
— Ваше счастье, что не трогали, да не подходили ни к кому, — голос врача звучит громко, гулко. Видно, что человек военный. — Тифозные здесь все. Тронете и подцепите хворь ненароком.
— Так тиф ведь с блохами передается, — вспоминаю курс вирусологии. Никогда не думала, что он пригодится мне на практике. А вот, пригодился.
— С какими такими вшами? Жар у вас случился что ли, — прикладывает руку к моему лбу и поняв, что он не горячий, хмурится. — Горячки нет, а бред есть. Нехороший это знак.
— Не брежу я, Серафим Степанович, — осознаю собственную ошибку. — Это у нас люди знающие так говорили. Может и ложь это все…
Не помню исторические подробности, но кажется, что в девятнадцатом веке ходило заблуждение, будто тиф воздушно-капельным путем передается. Если так, тогда вполне понятно, почему врач решил, что у меня горячка.
— Знаю я ваших Петербуржских академиков да научных докторов. Слыхивал я всякое от них. Да только в лабораториях и на практике разные вещи происходят. Впрочем, в этом вы, Анастасия Павловна, скоро и сами убедиться сумеете.
Из сказанного понимаю, что я из Питера приехала. В этом разум решил ничего не менять. Уже легче. Проще будет о себе рассказывать, если понадобится.
— Академики, порой, много правды говорят, Серафим Степанович. На то ведь они и академики, — поддерживаю беседу, в надежде, что смогу выведать еще какие-нибудь подробности.
— Шарлатаны они, в большей степени! Вот, что я вам скажу. Вы, Анастасия Павловна, жизни еще не знаете. А жизнь, она такая, практика лучше любого изыскания науку дает!