А Остапчук добавил негромко, с тоской в голосе:
— Еще две-три атаки отобьем…
Глаза Давыдова вспыхнули колючими огоньками.
— Нам приказано выжить! — сказал он с металлом в голосе. — Быть может, от этого зависит и ее судьба, — показал пальцем через плечо в сторону Москвы.
— Товарищ политрук, посмотрите! — раздался тревожный голос.
От леса снова отделилась волна наступающих фашистов. Теперь пехота вплотную прижималась к танкам. Немцы шли сразу в два эшелона с небольшой дистанцией между цепями.
Неожиданно из пологого оврага вынырнул лобастый танк, безостановочно строча из пулемета. Скрипнув зубами, Давыдов нащупал в нише связку гранат и, напрягшись до предела, размашисто метнул ее навстречу стальной махине. Сверкнул огонь под танком, завывая мотором, он закрутился на месте, сбросив на почерневший снег перебитую гусеницу. Но из-за него тут же выскочил второй. Он шел на полной скорости, поспешно стреляя из пушки и пулемета. За ним в полный рост бежали автоматчики. Теперь были хорошо видны их лица, обезображенные злобой и страхом. Не сговариваясь, Шубин и Остапчук метнули гранаты в готовый навалиться на траншею танк. Он вздрогнул от могучего взрыва, грузно осел набок и замер.
Давыдов перевел дыхание и посмотрел на правый фланг. Там жарко пылали еще четыре машины.
— Молодцы, бронебойщики! За Москву! За Родину нашу! — закричал он.
Острая, нестерпимая боль прошила ему плечо. Качнулась и поползла наискосок желтоватая насыпь бруствера. Но сознание не ушло. Политрук медленно осел на лежавший у ног патронный ящик, но тут же приподнялся, до дрожи в локтях напрягая враз одеревеневшие руки, и снова грузно, со стоном повалился навзничь.
Над ним склонилось потное, разгоряченное лицо Остапчука:
— Я зараз перевяжу…
— Отставить! — тихо сказал Давыдов. — К пулемету!
Остапчук просунул жилистую шею под здоровую руку комиссара, приподнял его и придвинул к брустверу, а сам, припав к «максиму», нажал на гашетку.
Давыдов потянулся к автомату, одной рукой с трудом уложил его на бруствер и, удерживая прыгающую мушку на цепи гитлеровцев, дал очередь; ППШ задрожал и внезапно умолк: в диске кончились патроны.
Здоровой рукой Давыдов нащупал ремешок от пистолета. В висках гулко стучала кровь, горячий пот заливал глаза. «Почему нет зеленых ракет? Где же подкрепление? — пронеслось в сознании. — Неужели не успеют?..» Он вытащил из кобуры ТТ, холодный и увесистый, привычным движением взвел курок. «Можем сойтись врукопашную, — подумал он. — Кто знает, чем это кончится…» Он стоял без каски, злой холодный ветер трепал его волосы, забивал дыхание.
— Шубин, поддержи правый фланг. Там у них жарко…
— Есть, товарищ политрук, — отозвался Федор, рывком доворачивая «дегтяря» вправо. — Вот вам гостинцы, гады фашистские, получайте!..
Давыдов его не услышал. Потеряв равновесие, он скользнул по стенке окопа, но удержался, впившись пальцами в промерзлую землю. Голова его бессильно опустилась на вытянутую, дрожащую от напряжения руку. Стоны, крики и пальба доносились теперь до его притупленного сознания, словно далекое эхо. Напрягая последние силы, он выпрямился и неожиданно твердым голосом крикнул:
— Стоять насмерть! Ни шагу назад!
Внезапно оборвался грохот стрельбы. Плотно и звеняще навалилась на уши тишина.
— Что такое? Почему? Шубин, Остапчук, в чем дело? — прошептал Давыдов, чувствуя, как по спине бежит знобкий холодок.
— Мы здесь, товарищ старший политрук. — Федор расстегнул ему шинель, просунул под мышку перевязочный пакет. — Драпанул фашист. Теперь он не скоро очухается. Эвон, все поле в трупах!
Остапчук уточнил:
— Они ж, ворожьи души, деревню подпалили, что под-над леском, с церковкой которая…
— Что? Что ты сказал?! — Давыдов вдруг, не мигая, глянул на Тараса Остапчука.
Остапчук снял с себя обгорелую, припорошенную землей ушанку, осторожно надел ее на голову политрука.
— Да шо ж я такого сказал? — растерянно спросил он.
Давыдов облизнул горячие губы:
— Ладно, ребята, теперь они не сунутся… А вы в тыл, на лес смотрите: сигнал будет…
Политрук не ошибся. Он знал, что это должно случиться: над дальним косогором медленно поднимались две зеленые ракеты. И тут же из-за синеющей на горизонте гряды леса, глухо и тяжко сотрясая воздух, донесся мощный орудийный гул.
Началось!
— Шубин, собирай людей, будем отходить.
Федор посмотрел на Давыдова большими главами:
— Как… отходить? Куда? Ведь дальше… нельзя.
— Теперь можно! Я приказываю!
Они брели по снежной целине через перелески и овраги в направлении угасших ракет. Где-то там проходит Наро-Фоминское шоссе. Ради него они стояли насмерть.