Магнилле уступила ему, они наняли жилье во Фредериксберге и вот уже несколько дней, как ходили по пятам за Марией во время ее одиноких утренних прогулок.
Вот так они и повстречались.
Несколько дней спустя к обеденному часу Ульрик Фредерик был в Люнге.
Он раскарячился на четвереньках в палисаднике перед домом, где жила Карен Скрипочка, и, держа венок из роз в одной руке, другой старался то ли выманить, то ли вытащить из-под орешника в углу палисадника белую левретку.
— Boncoeur! Petit, petit Boncoeurl Boncoeur![41] Ступай же сюда! Плутишка этакий! Ступай же сюда, дуро-плясина! Ах ты тварюга такая! Boncoeur! Собаченька ты моя! А, чтоб тебя… упрямая дрянь!
Карен стояла у окна и смеялась.
Собачка не шла, а Ульрик Фредерик все подзывал и чертыхался.
запела Карен и поманила его полным бокалом вина, —
Она была сильно навеселе и кое-какие ноты брала выше, чем следовало бы.
В конце концов Ульрик Фредерик изловил собачонку. Торжественно он понес ее под окно, нахлобучил ей венок по самые уши и, став на колени, протянул Карен:
— Adorable Venus, reine des coeurs, je vous prie accepter de ton humble serviteur cet petit agneau innocente, couronné des fleurs![44]
В этот же самый миг Мария Груббе отворила калитку. Она побледнела, увидев, что Ульрик Фредерик стоит на коленях и протягивает венок — или что оно там такое — румяной смеющейся бабенке. И нагнулась, схватила камень и что было силы запустила им в ту самую, но камень угодил в раму растворенного окна, и осколки звонким дребезжащим дождем посыпались на землю.
Карев завопила и ринулась прочь, Ульрик Фредерик испуганно глянул ей вслед, выронил от неожиданности собачку, но как-то удержал венок, и стоял, ошарашенный, сердитый, смущенный, вертя его в руках.
— Погоди ты у меня, погоди ты! — кричала Мария. — Не попала в тебя, так попаду, попаду, все равно попаду!
И она вытащила из волос длинную тяжелую стальную булавку с головкой, украшенной рубином; подняв ее, словно кинжал, и держа перед собой, она побежала к дому, как-то диковинно семеня и чуть ли не вприпрыжку. Казалось, она ослепла и, ничего не видя, добиралась до крыльца не прямо, а странными, неуверенными зигзагами.
Тут Ульрик Фредерик остановил ее.
— Отойди! — чуть ли не взвизгнула Мария. — Эх, ты! С веночком! И вот этакой, — продолжала она, вертясь из стороны в сторону, чтобы прошмыгнуть в дом, и не спуская глаз с растворенной двери, — и вот этакой негоднице ты веночки плетешь! Розовые веночки! Вон как! Здесь ты нежный пастушок бываешь. А может, у тебя еще и дудочка найдется? А может, еще и дудочка есть? — повторила она и тут же выхватила у него из рук венок, ударила им оземь и растоптала. — А посошка пастушеского, Амариллис ты этакий, нет? Посошка с шелковым бантом, а?.. Дай пройти, говорю! — грозилась она и замахнулась своим булавочным кинжалом.
— Опять убивать собралась? — спросил он резко.
Мария подняла на него глаза.
— Ульрик Фредерик! — вымолвила она тихо-тихо. — Я, я — жена тебе перед богом и людьми. Что же ты разлюбил меня? Ступай со мной! Пусть она там себе остается, какая есть, а ты — ступай со мной! Ступай со мной, Ульрик Фредерик! Ты и не чаешь, как люблю я тебя, всем сердцем люблю, горячо-горячо; как горько мне, тоскливо и тошно бывает! Ступай же со мной, слышишь? Ступай со мной!
43
Любитель сладостного хмеля,
Приди к нам жажду и тоску
Залить струею мушкателя
44
Богочтимая Венера, царица сердец! Извольте принять от твоего смиренного служителя сего венчанного цветами невинного агнца