Несколько дней она пыталась воспроизвести восторженные чувства, охватившие ее на Лаэране, но независимо от пропорций смешиваемых красок так и не сумела добиться желаемых оттенков.
Серена мысленно вернулась на Лаэран, вспомнила огорчение, охватившее ее после того, как Остиану отказали в праве подняться на борт катера, а потом виновато призналась самой себе, что печаль исчезла, как только «Громовой ястреб» прорвал пелену облаков и перед ней открылась безбрежная синь Лаэрана.
Такой великолепной, сияющей синевы она никогда не видела и первый десяток пиктов сделала еще до того, как корабль начал спускаться на лаэрский атолл. Полет над парящим городом пробудил в ней чувства, о существовании которых Серена и не подозревала, и ей до боли захотелось скорее вступить в этот чуждый мир.
После приземления летописцев проводили через развалины разрушенного города, и каждый из них с открытым ртом вбирал его удивительные особенности. Капитан Юлий объяснил, что высокие ракушечные башни в течение всей войны испускали пронзительные вопли, но замолчали после того, как были разбиты снарядами и взрывами. Осталось лишь несколько неповрежденных башен, их протяжные крики показались Серене невероятно далекими, пронзительно одинокими и бесконечно печальными.
По пути через груды развалин, оставленных после боев, Серена делала пикт за пиктом, и даже вид растерзанных тел лаэрских солдат не уменьшал страстного желания посетить город, парящий над океаном. Картины чужого мира оказались настолько живыми и энергичными, что чувства Серены не могли воспринять их полностью и ее эмоциональное восприятие было на грани пресыщения.
А потом она увидела храм.
Капитан Юлий и итераторы повели летописцев к входу, и по пути из головы Серены вылетели все мысли, оставив лишь непреодолимое желание войти в это удивительное сооружение. Странное, неудержимое нетерпение овладело всеми, и летописцы с необъяснимой поспешностью устремились вперед.
Пробираясь через завалы обломков, она ощутила странный смолистый аромат и поначалу приняла его за запах ладана, используемый солдатами армии для маскировки зловония запекшейся крови и смерти. Но затем Серена увидела тонкие струйки дыма, которые просачивались из пористых стен храма, и поняла, что запах принадлежит чужеродному миру. На мгновение она слегка испугалась, но, сделав еще несколько вдохов, нашла аромат приятным и успокоилась.
Над подобным устью пещеры входом горели яркие дуговые лампы, освещавшие невиданные цвета и настенные фрески, настолько правдоподобные и живые, что захватывало дух. Пришедшие вместе с Сереной художники попытались оценить масштабы росписей, и повсюду послышались изумленные возгласы и щелчки аппаратов документалистов, снимавших панорамные сцены.
До слуха Серены откуда-то из глубины храма донеслась музыка и мгновенно вонзилась в ее сердце, словно заноза. Она отвела взгляд от фресок и последовала за голубыми волосами Бекьи Кински, а музыка звучала все громче и увлекала их обеих все дальше.
Внезапно злость на Бекью вспыхнула с новой силой, и Серена ощутила, как ее верхняя губа приподнимается в злобной усмешке. Она шагнула вслед за Бекьей, и чем дальше углублялась в храм, тем сильнее нарастала в ее душе музыка. Серена не забывала, что повсюду вокруг нее находятся люди, но не обращала на них ни малейшего внимания, всецело отдавшись поглотившим ее эмоциям. Она ощущала музыку, свет и краски и даже протянула руку, чтобы сохранить равновесие, грозившее покинуть ее под натиском нахлынувших ощущений.
Серена обогнула угол и оказалась в центральной части храма. Непередаваемая красота и удивительная энергетика заставили ее упасть на колени.
Бекья Кински стояла в центре просторного зала, подняв вверх руки с зажатыми вокс-зондами, и музыка струилась над ее головой.
Серена поняла, что за всю жизнь не видела ничего более прекрасного.
Ее глаза жгло разноцветье красок, и она с трудом сдерживалась, чтобы не зарыдать при виде их совершенства.
Теперь, в студии, она безуспешно тратила все свои силы, чтобы воспроизвести этот сияющий момент удивительного совершенства. Серена выпрямилась, вытерла рукавом слезы, отыскала в беспорядочно разбросанных инструментах следующую палитру и принялась смешивать краски, снова пытаясь достичь идеала.
Она соединила красный кадмий с пурпурным хинакридином, добавила в красный немного коричнево-малиновой пасты, но сразу поняла, что не добилась искомого цвета и ничуть не приблизилась к цели.