— Приятно видеть дружеское лицо.
Веспасиан приветливо кивнул:
— А ты наделал немало шума, мой друг.
— Я просто оставался честным, — заметил Соломон.
— В наши дни это не лучший способ поведения, — сказал Веспасиан.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, о чем я, — ответил Веспасиан. — Так что давай не будем играть словами, а поговорим откровенно, хорошо?
— Это меня устраивает, — согласился Соломон. — Мне всегда было жаль времени на словесное фехтование.
— Тогда я буду говорить открыто и надеюсь, что тебе можно доверять. Я опасаюсь, что с нашим Легионом происходит что-то ужасное. Мы стали слишком заносчивыми и высокомерными.
Соломон кивнул:
— Я согласен с тобой. Легион уверился в своем превосходстве. Я слышу это слово так часто, что чувствую, как стирается его смысл. От Саула Тарвица я узнал кое-что из того, что происходило на Убийце, и если хоть половина из его рассказов правдива, значит, среди других Легионов уже возникла неприязнь к Детям Императора из-за нашего непомерного самомнения.
— Ты не догадываешься, с чего это все началось?
— Я не совсем уверен, — пожал плечами Соломон. — Но мне кажется, перемены начались после операции на Лаэране.
— Верно, — согласился Веспасиан. Он повернулся и прошел к лестнице, ведущей к корабельному апотекариону. — Я тоже считаю, что причина кроется где-то там, хотя и не представляю, что могло вызвать столь трагическую трансформацию.
— Я слышал множество разговоров о храме, захваченном лордом Фулгримом, — сказал Соломон. — Возможно, там было нечто поразившее вошедших внутрь воинов, какая-то зараза или излучение, изменившие их мысли. А вдруг у лаэров в храме обитали какие-то неведомые силы, вызывавшие распадок их разума, и они перекинулись на наш Легион?
— По-моему, это звучит несколько надуманно, Соломон.
— Может, так, а может, и нет. Ты видел, как переделали «Ла Фениче» по приказу лорда Фулгрима?
— Нет.
— Знаешь, мне не довелось увидеть лаэрский храм изнутри, но, судя по тому, что я о нем слышал, «Ла Фениче» быстро превращается в его копию.
— Зачем лорду Фулгриму понадобилась копия храма ксеносов на борту «Гордости Императора»? — удивился Веспасиан.
— Почему бы тебе не узнать у него самого? — спросил Соломон. — Ты лорд-командир и имеешь право говорить с примархом.
— Я обязательно поговорю, Соломон, хотя до сих пор не представляю, какое отношение ко всему происходящему имеет лаэрский храм.
— Может, все дело в том, что это именно храм?
Веспасиан все еще был настроен скептически:
— Неужели ты предполагаешь, что наших воинов поразили их божества? Я не потерплю разговоров о всякой нечисти в этой обители павших героев.
— Нет, — поспешно ответил Соломон. — Я не говорю о божествах, но мы оба знаем, что существуют злобные существа, способные просочиться из варпа. А вдруг храм и есть такое место, где им легче всего проникнуть в наш мир? Что, если силы, обитавшие в лаэрском храме, вместе с воинами перебрались на корабль?
Два воина несколько долгих секунд молча смотрели друг на друга.
— Если ты прав, — наконец заговорил Веспасиан, — что мы можем с этим сделать?
— Я не знаю, — признался Соломон. — Тебе необходимо поговорить с лордом Фулгримом.
— Я попытаюсь, — пообещал Веспасиан. — А что будешь делать ты?
Соломон невесело усмехнулся:
— Сохранять твердость духа и во всех ситуациях оставаться честным.
— Не слишком определенный план.
— Другого у меня нет, — сказал Соломон.
Серена д'Анжело с восхищением смотрела, с какой невероятной скоростью и безграничной фантазией продвигается реконструкция «Ла Фениче». Еще недавно унылый и обветшалый театр заиграл новыми красками, а музыка лилась как будто из глубины ее собственного сердца. Над декорациями работали художники всех направлений, и от результатов их стараний у Серены захватывало дух.
Глядя на проявления ошеломляющего таланта, Серена осознала, как много ей еще надо работать над своими произведениями и как ничтожны ее собственные способности. Огромные портреты лорда Фулгрима и Люция, стоящие в студии, показались ей смехотворно ничтожными в своей незавершенности и мучили Серену своим несовершенством. Ей позировали столь великолепные воины, а она была не в состоянии смешать краски до нужного оттенка! Это повергало художницу в новые глубины самоуничижения и отчаяния. Кожу рук и ног сплошь покрывали рубцы от заточенного мастихина — Серена постоянно обогащала краски своей кровью. Но этого оказалось недостаточно.