— Хорошо вышиваешь. Настоящая картинка получилась. Только узоры нужно снимать не с окон, а с сурбанов[1], — сказал учитель и, взяв из рук Харьяс платочек, отошел к лампе, чтобы получше его рассмотреть.
В это время Харьяс взяла маленький сундучок, стоявший у двери, сняла с вешалки черную дубленую шубку и выскользнула за дверь. Вернулась она так же быстро и бесшумно. Фадей Фадеевич даже ничего не заметил.
— Твоими руками, доченька, творит вековое искусство нашего народа, — сказал он, когда Харьяс подошла к нему. — Чего стоит одно солнце! Очень удачно получился верблюд. Я уверен, что в древние времена наше искусство и искусство египтян были очень близкими. Мы — несомненно, одна из ветвей шумерской культуры. На, возьми свой платок. Хорошо ты вышиваешь, а вот правильно сказать «Фадей Фадеевич» не умеешь.
Харьяс, так и не поняв забот учителя, робко произнесла:
— Хватей Хватейча, мне велели прийти в ликбез. Можно, я схожу? И Мани почему-то нет…
Фадей Фадеевич, взглянув на часы, рассердился:
— Мане давно пора домой. Без матери она совсем отбилась от рук. Все время куда-то уходит, возвращается поздно… Скажи ей, что отец ругается, пусть немедленно идет домой. До сих пор не ужинала… А ты можешь остаться в ликбезе. Только что я буду делать с твоим Сергушем, если он проснется?
— Сергуш только что уснул, а я ненадолго… — сказала Харьяс, поспешно выходя из комнаты учителя.
Фадей Фадеевич снова вернулся к своей работе, доказывающей преимущества дореволюционного чувашского алфавита перед новым. Он не видел, как Харьяс с сундучком и Маниной дубленой шубкой в руках выскочила из школьного здания и побежала в село. Смеркалось; как скирды соломы, захваченные в поле метелью, темнели убогие крестьянские избы. Маленькие оконца светились тускло и подслеповато. Под ногами звонко скрипел снег.
Не переводя дыхания, Харьяс добежала до противоположного конца села. У бывшей караулки, превращенной недавно в избу-читальню, или, как говорили тогда, в народный дом, стояла лошадь, запряженная в красивые, со спинкой, сани. Вокруг них, пританцовывая от холода, ходил извозчик.
— А вот и ты, — обрадовался он, — что так долго? Я совсем окоченел. И лошадь застыла.
Харьяс, не отвечая, вбежала в дом. В слабо освещенной комнате, кроме дочери учителя и женорганизатора волости Ануш, был еще человек в красноармейской шинели.
— Наконец-то, — обрадовались ей все трое.
Харьяс с любопытством посмотрела на военного. Он совсем не похож на чуваша, скорее мордвин: светло-русые волосы, серые глаза, сам высокий и коренастый, настоящий богатырь.
— Это товарищ Иревли, — шепнула Маня.
— Ты его любишь? — также еле слышно спросила Харьяс.
— Да что ты! Это же брат Ануш-апы. Он едет в Казань и меня согласился подвезти.
— Ануш-апа тоже едет?
— Нет, она пришла, чтобы проводить нас.
Тетя Ануш выглядела весьма живописно: невысокая, худощавая, над густыми черными бровями узкие раскосые глаза, быстрые и решительные, как молнии. Просторный, до пят овчинный тулуп, схваченный солдатским ремнем, поверх платка — шапка-малахай, в правой руке — железные вилы. Это вместо пистолета: время тревожное, кулаки озлоблены, должность ответственная и неспокойная.
— Если папа обо всем узнает и будет тебя ругать, не бойся и иди прямо к Ануш-апа, — наставляла ее Маня.
— Харьяс, как я знаю, не из пугливых, — отозвалась Ануш. — Едва ли она испугается твоего отца, если не побоялась своего бывшего мужа.
И, обратившись к брату, добавила:
— Пухвир теперь в той бандитской шайке, которую организовал Курганов, когда разгромили белых. Ты обязательно расскажи об этом в Казани. Надо побыстрее изловить эту банду, жизни нет от нее людям. Курганова часто видят в лесном кордоне Ильма. Говорят, он ходит в шапке с зеленым верхом. Недавно его банда убила на базаре в селе Нурусово шестнадцатилетнего комсомольца.
— А вы не боитесь, что бандиты нагрянут к вам? — спросил Иревли. — Сюда их может привести Пухвир.
— В нашем селе много мужчин и почти у каждого есть оружие. К нам они побоятся явиться. К тому же Пухвир знает, прошло то время, когда можно было вернуть жену насильно.
— Почти у каждого есть оружие, а ты все ходишь с вилами, — пожурил Иревли сестру. — Сколько раз тебе нужно говорить, чтобы ты зашла в милицию за наганом?
— Мои вилы надежнее любого нагана, — уверенно ответила Ануш, воинственно подняв свое оружие.
Как только Маня переоделась, все гурьбой вышли на улицу.