«The doctrine that there is neither God nor any other deity – compare „Agnosticism“» (13, c. 137).
Перейдем к монтажному фильтру. Он часто используется при манипулировании цитатным материалом, комментировании или, напротив, целенаправленном изъятии комментария, нарушении синтагматики функционально-стилистических черт. Цитация есть включение в дискурс инотекстуальных фрагментов, но цитата не имеет парадигмы: в ней недопустима лексическая или иная вариантность. Будучи парадигматически «пустой» (одночленной), цитата вступает в зависимость парадигмы (тезауруса) читателя и от синтактики дискурса. Её смысл полностью детерминирован контекстом, в который она вписана. Поэтому выдёргивание цитат вперемежку с тенденциозным комментарием, их усечение (или перемещением последовательности их фрагментов) – старый, излюбленный прием манипулятивной семантики, что, например, ярко проявляется в приведенной выше цитате из выступления В. Терешковой. Цитата эта наполняется достаточно ядовитым смыслом в контексте с заголовком.
Специфическая монтировочная черта англоязычной прессы – схема подачи информации в структурах, вводящих прямую или косвенную речь. Сначала следует содержание цитаты, затем указывается источник, поданный в виде предикативной конструкции с verba dicendi (структура информации в советской прессе, как правило, прямо противоположна). Не все газеты, конечно, пользуются такой синтаксической традицией в манипулятивных целях. Но она, несомненно, рассчитана на определенный психологический эффект, либо способствующий нейтрализации источника информации, либо порождающий домыслы при необходимости выдать ложь за аутентичный факт (традиция так называемой «черной пропаганды»).
Комментирование (расквантовка) противостоит квантовке, поскольку комментарий заполняет интервалы квантовочного фильтра. Тенденциозность информации достигается здесь и с помощью введения, и при помощи изъятия конкретного пояснения.
Нарушение синтагматики функционально-стилистических черт есть диффузия стилей, в частности, проникновение элементов разговорного стиля в публицистический и газетный. Объективность существования этого процесса, рассчитанного на расширение границ каналов массовой коммуникации, доказана выделением такой поднормы, как Commom English. Стиль советской газеты отличается в этом отношении большей монолитностью, но тем значительней становится эффект речевого воздействия при любом отклонении.
Решая вопрос, насколько манипулятивные средства, систематизированные выше, могут быть использованы для совершенствования лингвистического обеспечения контрпропаганды, необходимо исходить из удачно сформулированного Г. Клаусом положения о том, что борьба с идеологическим противником требует знания его оружия (см. 7, с. 30). Ведь пропаганда – явление подчеркнуто классовое. Разумеется, язык сам по себе безразличен к каналам своего коммуникативного функционирования, но последние не безразличны к языку: они формируют его коммуникативные регистры в виде стереотипизации смыслов, вкладываемых в его формальную и функциональную структуры. От того, рекламирует ли с помощью пресуппозиции свой неходовой товар лавочник («Вы еще не купили нашу зубную пасту?») или звучит с плаката страстный призыв («Ты записался в добровольцы?»), средство воздействия не меняется: оно универсально. Отсюда следует, что в наступательных целях не только возможно, но и необходимо использовать все выразительные ресурсы языка. Правда, говорить о манипуляторстве здесь уже не приходится. Последнее опирается на ложную номинацию для камуфлирования политических табу. Очевидность достижений социализма, а также расширение гласности заставляют идеологического противника либо навешивать ярлыки аномальности на советские реалии, либо представлять их одиозными. Эффективность лингвистического обеспечения контрпропаганды должна повышаться не с помощью ложной номинации и прочего лингвистического шаманства, а через слияние семантического и прагматического планов слова с эмоциями, экспрессивностью словаря, отражающего действительные реалии советского образа жизни, политической борьбы и объективных противоречий развития советского общества на данном этапе. Именно эмоциональную сторону языка необходимо взять на вооружение в контрпропаганде, поскольку и сейчас ещё наблюдается диспропорция между языковыми потребностями адресата и эмоциональными возможностями стилей масс-медий.
Вместе с тем, решая методологические проблемы лингвистического обеспечения контрпропаганды, необходимо отметить, что пропагандистская агрессивность идеологического противника долгое время стимулировалась застойными явлениями в советском обществе. Во внутриполитическом плане трескучая фраза, создавая эйфорию самовосхваления, также не была чужда манипуляторству, что открыто не признавалось. А в ряде случаев языковое манипуляторство приводило к разрушительным последствиям в важнейших сферах духовной жизни. Так, известно, что извращение Сталиным ленинского тезиса о необходимости учиться коммунизму, выдвинутого на III Съезде Комсомола, привело к становлению авторитарной педагогики и к технократизации общества. В целом, герменевтика сталинизма, вероятно, скрывает в себе далеко идущие риторические диверсии, определившие судьбы страны и вызвавшие необходимость нового прочтения классиков марксизма. Во внешнеполитическом плане риторика застоя накладывала на советское общество клеймо аномальности.