– Только через трудности, через пот и через «не могу», понимаешь ли, можно добиться успехов в спорте.
Однажды на учебно-тренировочном сборе он раньше других поднял меня и Сергея Коршунова. Разминка прошла как обычно, а потом началось: одно упражнение, другое, пробежки, прыжки, снова пробежка… Даже в глазах потемнело. Присели на корточки и, не сговариваясь, выдохнули: «Хватит, Владимир Иванович, сил нет!»
Горохов сердито посмотрел на нас, махнул рукой:
– А я-то думал, вы мужчины, – повернулся и пошел.
Мы с Сергеем переглянулись: «Не герои, стало быть. Раскисли. Кончились», – и побежали за ним.
– Владимир Иванович! Не уходите! Мы готовы продолжать.
– Сил у них нет, понимаешь ли, – ворчал он уже добродушно. – Ходить пешком по полю у каждого силы найдутся, а вот чтобы весь матч провести как следует, не ударить в грязь лицом перед болельщиками, для этого нужно работать. Поняли?
Владимир Иванович любил свое дело. Никогда не отказывал молодым в просьбе провести дополнительную тренировку. Брал под мышку два мяча, широко улыбался, приговаривая:
– Работа, работа и еще раз работа, я вам скажу, требуется в футболе.
Он мог с утра до позднего вечера оставаться на поле.
Когда в 1948 году в игре с «Локомотивом» я получил тяжелую травму коленного сустава – неудачно столкнулся с вратарем, – Владимир Иванович решил сам меня лечить.
– Поставим на ноги, понимаешь ли, в два счета, – убеждал он. – Врачи врачами, а у меня есть средство, от которого ты через неделю забегаешь. Ложись!
Я лег.
– Вытяни ногу!
Вытянул. Горохову доверял безгранично. Он положил в банку парафин, поставил на плиту. Когда парафин закипел, потирая руки, еще раз посмотрел на колено и торжественно сказал:
– Можно приступать.
Процедура называлась (это я позже уяснил) парафиновая ванна. Название – медицинское, исполнение – гороховское. Владимир Иванович вылил кипящий парафин на кусок материи и наложил на колено, поверх повязки. Парафин прикрыл компрессной бумагой. Он не успел как следует застыть, и я почувствовал, как на обратную сторону колена, на сгиб медленно потекла густая огненная масса.
– Владимир Иванович, больно! – заорал я.
– Больно? – с улыбкой переспросил Горохов. – Ну и актер ты, Никита. Кричишь как резаный. Ведь кто другой и поверит. Только не я. Каков артист, а-а? – обратился он к Виктору Ворошилову, который помогал ему (Виктор в то время играл в нашей команде). – Правдоподобно кричит. Так, пожалуй, и артисты не умеют.
Я понял – крики не помогут. Стиснув зубы, стал терпеть. Так пролежал час. Пришло время снимать повязку. Горохов предупредил:
– Если твои крики, артист, не подтвердятся, накажу, понимаешь ли.
Выше коленной чашечки я увидел красноту и с радостью указал на нее пальцем.
– Во, какая краснотища! А вы – артист да артист…
– Клим (так мы звали в команде Виктора Ворошилова), мы с тобой ошиблись: не артист он, скорее артистка. Только дамы так могут орать. Красноты, понимаешь ли, испугался.
И тут я повернул ногу, чтобы посмотреть, как парафин прогрел ее с другой стороны. «Доктор» вдруг замолк и удивленно поднял брови. Огромный белый волдырь украшал место сгиба.
– А это что? – спросил я Горохова.
Смутившись, он тихо изрек:
– Да, понимаешь ли, это ожог. Самый настоящий ожог!
Гороховский метод не помог. Травма оказалась чересчур серьезной.
В то время лучшим специалистом по коленным суставам считался Абрам Моисеевич Ланда. Видный хирург, ученый, учитель Зои Сергеевны Мироновой. Дангулов повез меня к нему домой, на улицу Чайковского. Он, осмотрев ногу, сказал: «Где тонко, там и рвется». – «Так что с ним делать?» – спросил мой тренер. Я ждал с замиранием сердца. Что, если доктор произнесет сейчас слово «операция»? Не операционный стол, естественно, страшил, а то, что придется надолго выбыть из игры. Обидно: хорошо начал сезон, только-только почувствовал уверенность.
– Не будем спешить с операцией, – заключил Ланда, – вполне возможно, тут молодость вывезет. Пошлем его пока на грязи, а там…
И меня отправили в Одессу. Так что лето все-таки у меня пропало.
А над Владимиром Ивановичем при всяком удобном случае подшучивали:
– Ну-ка, «доктор», расскажи, как лечил Никиту…
В «Крыльях Советов» я прошел неплохую выучку. Понял, что в команде человеку могут простить слабость, ошибки, но не простят лени, равнодушия, зазнайства. И за одно это благодарен старшим товарищам. А на вопрос: нужен я или не нужен команде, – могло ответить время.
В «Крыльях Советов» я играл три сезона. Как играл – не мне судить. Забил в матчах чемпионата девять голов. Могло бы быть десять, если бы реализовал пенальти, который доверили мне пробить в ворота ЦДКА.
Волнуясь, поставил мяч, разбежался и мощно пробил… мимо ворот. Счет так и остался 1:0 в пользу армейцев. Потом они забили второй гол и ушли с поля победителями.
После игры, помню, армейские асы стали подтрунивать над своим массажистом Рябининым, который по совместительству работал и с нашей командой:
– Ты, Семен Степаныч, молодец! Настоящий армеец! Так поработал над мышцами Симоняна, что он и в ворота попасть не смог. Спасибо тебе!
– Ну, как же, как же, – подыгрывал им Рябинин. – Знал, что делаю, старался, на вас работал…
В сезоне 1948 года наша команда заняла последнее место. Сказался уход таких футболистов, как Дементьев, Гомес, да и многие наши «старички» закончили играть, а молодым еще не хватало опыта. И было принято решение расформировать «Крылья». Тренеров Дангулова и Горохова перевели в «Спартак», а игроков распределили по разным московским клубам. Мне предложили «Торпедо».
– Твое место в «Спартаке», – убеждал меня Горохов, – и только в «Спартаке». Мы, тренеры, тебя хорошо знаем, знаем твои способности, твои возможности. А «Торпедо»… Не спорю, команда интересная, самобытная, но не забывай, что там есть Александр Пономарев.
Кстати, Пономарев, знаменитый торпедовский форвард, убеждал меня в обратном: «Не раздумывай – иди в „Торпедо“! Мы с тобой создадим сдвоенный центр. У нас здорово получится!»
Честно говоря, я оказался в трудном положении. Будучи человеком дисциплинированным, должен бы по логике характера безоговорочно пойти в «Торпедо». И все-таки внял гороховским словам. Да и самому мне не хотелось расставаться со своими тренерами: трудно привыкал к новым людям – это пройдет лишь с возрастом, – еще труднее отвыкал. А Пономареву я сказал: «Вы же выдающийся игрок, Александр Семенович, и вряд ли я сравнюсь с вами, вряд ли буду играть в основном составе». – «Но пойми, „Спартак“ – это не „Торпедо“, – не сдавался он. – Мы рабочий класс, рабочая команда!»…
Много лет спустя, когда мы оба стали тренерами, он вспомнил о старом разговоре и сказал: «Все-таки зря ты тогда не пошел в „Торпедо“. Мы с тобой и в самом деле нашли бы общий язык…» А меня время убедило в обратном. Мы сыграли много сезонов – каждый за свою команду и каждый именно в нее вписался, в ее стиль, в ее ансамбль.
Я уже подал заявление в «Спартак», как однажды, рано утром домой к Гороховым пришел незнакомый молодой человек. Дверь ему открыл я, и он прямо с порога бросил:
– Никита, одевайся и едем на автозавод.
– Что случилось?
– Узнаешь.
Я оделся, мы вышли на улицу. Раннее зимнее утро. Было еще темно. До ЗИСа добрались быстро. Парень провел меня через проходную, и мы направились в административное здание.
– Ты можешь, наконец, сказать, куда ведешь меня? – не выдержал я.
Проводник мой буркнул:
– Я же тебе сказал – узнаешь!
Вскоре мы оказались у дверей директора завода И. А. Лихачева.
Иван Алексеевич встал из-за стола, протянул руку.
– Здравствуй, Никита. Так что же ты изменяешь автозаводцам? – сразу перешел он к делу. – Подал заявление в «Спартак»?
– Подал.
– Решил окончательно?
– Да.
– Тебе не кажется, что защищать спортивные интересы работников индустрии более почетно и более достойно, чем… Что твой «Спартак»? Промкооперация! У нас же – огромный завод. Рабочий класс футбол любит, переживает за свою команду.