Антону безразличны и те, и другие, поэтому он не очень внимательно смотрит на поле, вместо этого изучая поведение соседей.
Симеоныч весь отдается игре: всплескивает руками, трубно ревет: "Пошел! Пошел по флангу! Пас отдай, чувырло!", смеется и плачет. Одихмантьев, сжавшись в комочек, кусает губы и пальцы, периодически обращается к соседям за сочувствием: "Нет, гляньте, ну что делают, а?". Кресло между ним и Симеонычем по прежнему свободно. Бородатый очкарик внизу безостановочно трещит семечками, неотрывно глядя на поле и бормоча себе под нос невнятно: "Плавали, знаем... Но пассаран... Это вряд ли... А если туда попробовать...", словно не наблюдает за футболом, а рассчитывает ходы в шахматной партии. Спесивый юноша наверху - демон желчи и презрения, он сверкает очами, скрестив руки на груди и выпрямившись, словно проглотил оглоблю. Но основное внимание привлекает к себе сосед справа - щуплый человечек с лисьей мордочкой. Пыхая дешевой вонючей сигаретой Антону в ухо, он громко и внятно вещает:
- Эх, и какие же все уроды. Дебилы и кретины. Вон тот, наш правый край - это же ошибка природы. А получает огромные деньги. Гнать, гнать из команды ссаными тряпками! Вратарь - жирный ленивый боров. Да он же мяча боится, просто чудо, что нам еще не забили. Пусть вернет всю зарплату, которую получил в команде за два года, и катится к чертовой матери. Про тренера нашего я вообще молчу. Этому старому маразматику давно пора на пенсию, внуков нянчить и в лавку пердеть. Пьют народную кровь, и на эти же деньги нервы этому же народу портят. Скоты! Сволочи! Подонки! Моя бы воля...
Это как раз тот случай, когда Антону изо всех сил приходится сдерживаться. Своего противного соседа он с удовольствием телепортировал бы куда подальше. Но нельзя. Светлому Магу применять магию против обычных людей не то чтобы запрещено, но считается крайне неэтичным. А потом придется разбираться с Дневным Дозором, а то и с Инквизицией. Поэтому он поворачивается к "сморчку" и предельно вежливо, но максимально ядовито произносит подходящую фразу из одного старинного и любимого народом фильма:
- Уважаемый! Если тебя не затруднит, будь так добр, пожалуйста... заткнись!
И в тот же момент сверху звучит окрик:
- Засохните вы оба, не мешайте футбол смотреть!
"Сморчок", поперхнувшись, замолкает, тушит сигарету и, вонзив локти в колени и положив подбородок на острые кулачки, начинает, обиженно сопя, наблюдать за матчем.
* * *
...Мы выпьем 100 стаканов,
Нам будет хорошо.
Давай, вперед, Тарханов!
А мы нальем еще.
Кры-ы-ыль-я!...
* * *
И в этот момент гости забивают гол. Антон не видит самого момента, но под разочарованный вздох трибун вскидывает глаза и успевает заметить только, как кожаное ядро торжественно вкатывается в сетку ворот хозяев. На поле и на большей части стадиона немая сцена. Орут и приплясывают только фанаты ЦСКА, а немногочисленные группы местных болельщиков пытаются заглушить их нестройным, но пронзительным свистом.
- Эх-х... Так я и знал, - машет рукой Одихмантьев. - Давай, Слон... Наливай.
В мгновение ока на кресле между Одихмантьевым и Симеонычем появляется газетка, на нее выгружаются пара бутылок с прозрачной жидкостью, консервная банка с яркой этикеткой, несколько алых помидорин, булка белого хлеба и палка полукопченой колбасы. В три одноразовых пластмассовых стаканчика наливается по сто миллиграммов драгоценной влаги с запахом этилового спирта.
- Ну что, по первой? - с воодушевлением произносит Одихмантьев. - Кстати, Антон, держите. Это ваша порция.
- Да я вроде не пью, - пытается отмазаться Антон.
- Ага. Знаем-знаем, как "не пьете". В кино все ходим, да и книжки господина Лукьяненко тоже иногда читаем.
- Да и не хочу, жарко еще, да и как-то настроения нет.
- А мы первую за вас выпьем. Верно, Слон? Держите, Антон, и не забывайте, что тостуемый пьет до дна.
Выдыхают воздух. Залпом выпивают. Морщатся. Сипло крякают. Закусывают маленькими крепенькими "дульками".
- Х-хорошо пошла, - поясняет окружающим Одихмантьев. - А вторая пойдет еще лучше. Между первой и второй, как известно, перерывчик должен быть не слишком продолжительным. Слон! Наливай!
А матч тем временем продолжается. Теперь гости в красно-синих полосатых футболках подолгу разыгрывают мяч, не слишком активно идут вперед, короче, "сушат игру". Хозяева пытаются наладить хоть какое-то взаимодействие, но у них это плохо получается. Пара-тройка неуверенных ударов издалека проходят сильно выше ворот. Сверху видно, как внизу, на специальной тренерской скамеечке сыто отдувается и ковыряет выпуклым ногтем в желтых зубах толстенький человечек с густыми моржовыми усами. Издалека кажется, что совсем рядом, а на самом деле в полусотне шагов от него в напряженной позе застыл другой - худощавый, седой, в тонких интеллигентских очках.
Стадион недовольно сопит десятками тысяч носов. Буря эмоций утихает. Густое и вязкое облако тоскливой обреченности обволакивает трибуны - просто раздолье для Темного Иного: сдувай пену, да пей. Не зря, не зря в последние годы Завулон и вся верхушка московского Дневного Дозора вдруг заделались поклонниками столичных "Динамо" и "Торпедо", посещают все их матчи. А уж на сборную-то они испокон веку ходили и будут ходить еще очень-очень долго, может быть, всегда.
И только Северная трибуна никак не может успокоиться. В гостевом секторе царит веселье, на весь стадион разносятся издалека дружное рявканье полутора сотен глоток - что-то вроде бы стихотворное, но не совсем понятное. Им пытаются отвечать небольшие компактные группки зелено-бело-синих, рассеянные по стадиону, но получается как-то вразнобой и неубедительно.
А в секторах, оккупированных местной гопотой, все головы повернуты в сторону гостевого сектора. Сотни рук потрясают кулаками и факами, сотни глоток что-то визгливо орут. "Мартышка" стоит на сиденье кресла, размахивает руками, скрежещет немногочисленными зубами и рыдающим голосом невпопад выкрикивает все известные ему обидные ругательства:
- Вы суки! Лохи позорные! Пидоры гнойные! Хачи вонючие! Убирайтесь в свой поганый израиль! Я убью вас всех и в жопу трахну!
"Афанасий" одной рукой придерживает "Мартышку" и, нехорошо ухмыляясь, другой рукой нащупывает что-то у себя за пазухой. Мальчик Коля тоже заражен общей истерией и вопит что-то нечленораздельное в сторону вражеского сектора. И только "гиббон-орангутан", которого кличут Толиком, безучастен к происходящему. Склонив голову, он зеленоватой струйкой блюет между коленей.
* * *
Перерыв.
Команды покинули поле. Стадион глухо ворчит. От трибуны к трибуне из динамиков мечется какая-то бодрая музычка. Ручейки болельщиков стекают с трибун и образуют нечто вроде лужицы возле входа в туалеты.
Одимантьев развалился в кресле, скрестив руки и ноги, у него отличное настроение, несмотря на то, что "Крылья" уступают в счете. Симеоныч прижал к уху сотовый телефон, внимательно слушает комариный писк, раздающийся из трубки, и изредка коротко роняет в ответ:
- Да, проверьте. Нет, не будем. Угу...
Он и на футболе работает, общаясь с дежурными Дозора.
Несмотря на тень, покрывшую трибуну, Антону после выпитой водки жарко. Он размышляет, не снять ли футболку? По крайней мере, противоположная трибуна, которую еще облизывает вечернее солнце, пестрит выпуклыми голыми пузами. Еще во время первого тайма Антон заметил на ней большие разноцветные транспаранты с надписями типа "Крылья forever", "www.KC-CAMAPA.ru" и, совсем непонятно - "Мы нам нужны?".