- Ага, когда брился.
- Неудачная попытка суицида?
- Да, точно.
- В следующий раз режь вены. Наполняешь раковину водой, лезвием вскрываешь вены, суешь руки в воду и ждешь, как жизнь покидает тебя.
Я ошалело посмотрел на Закира.
- Рекомендую, - добавил он и улыбнулся.
- Я всегда верил в твою доброту и заботу, - ответил я.
Закир стал щелкать кнопкой радио, меняя станции. Делал он это быстро, и я не мог уловить, кто где поет. Я бросил эту затею и отвернулся в окно. В это время Закиру позвонили на сотовый, он стал разговаривать по телефону и оставил радио в покое. "Я сошла с ума, я сошла с ума", - истерично орали из динамиков какие-то девчачьи голоса. К горлу подступил комок, я почувствовал, что мой завтрак готов покинуть меня. Из последних сил я выключил радио. Дальше мы ехали в тишине.
Анкета оказалась стандартной формой с указанием данных человека, информации о наличии родственников и знакомых в стране пребывания и так далее в том же духе. Текст был на английском языке, но ничего сложного там не было, даже для меня, хотя я всю жизнь учил французский.
- Тебе нужно было во французское посольство? - спросил Закир.
- Да, - вспомнил я и посмотрел на часы. Они показывали 2 часа 42 минуты дня.
- Поехали, - объявил мой юный, застенчивый друг.
С французским посольством у меня были связаны определенные воспоминания. Именно сюда, к этим самым дверям, на которые я сейчас взирал, я пришел летней ночью 2000 г. после позорного поражения итальянцев от французов в финале чемпионата Европы по футболу. Несмотря на то, что я изучал и любил французский язык, неплохо относился к Франции, ее нынешнюю футбольную сборную я ненавидел лютой ненавистью. Когда-то я был главным фанатом сборной Франции времен Мишеля Платини (его автобиографическую книгу "Жизнь как матч" я часто перечитывал), а роскошный матч между бразильцами и французами в Мексике в 1986 г. был моим любимым. Но современный футбол Франции я не переносил ни под каким соусом. Особую неприязнь я испытывал к голкиперу команды Фабьену Бартезу. Его лысая голова и бородка, имитирующая женские гениталии, вызывали во мне отвращение. После того ужасного матча я чувствовал себя разбитым и уничтоженным, униженным и оскорбленным, и в порыве злобы ноги повели меня к зданию посольства Франции. Посреди тихой ночной улицы я стал бить в двери и кричать: "Mort a Barthez!"1. Самым хорошим моментом в этой пьяной затее оскорбленного болельщика было то, что я вовремя ретировался. И вот я снова здесь.
На входе я представился господином Мамедовым и сказал, что у меня встреча с мадам Пиньон. Меня сразу пропустили. Я поднялся на второй этаж и остановился. "Что я здесь делаю?" - подумал я. Но отступать было глупо и поздно, и я решительно последовал вперед. Франсуаза Пиньон оказалась немолодой женщиной с белокурыми волосами и все еще стройной фигурой. Ее лицо когда-то было красивым, но по всей вероятности это было очень давно, еще до моего рождения. "Время безжалостно", - подумал я и загрустил. Но она заговорила, и я снова услышал милейший акцент.
- К сожалению, у меня не было возможности поговорить с вами заранее, начала она, усадив меня на стул напротив ее стола, - но вы могли бы заполнить эту анкету сейчас.
"Опять анкета", - подумал я. Правда, меня никто не собирался отправлять во Францию, не говоря уже о Норвегии. Это была скорее форма CV.
- Помимо этого у меня к вам несколько вопросов. Вы проработали два года на вашем последнем месте работы?
- Точнее, два с половиной года, - честно ответил я. Очевидно, это было собеседование. Только откуда у них мои данные, я понятия не имел. "Наверное, у меня раздвоение личности, и я сам им звонил. Или это вселенский заговор", подумал я. "Я сошла с ума, я сошла с ума", - кричали в голове ужасные голоса.
- Ваша работа была связана с выездами в районы Азербайджана, в Гянджу, Сабирабад, Масаллы.
Я хотел сказать, что в Масаллы я ездил только на поминки, но запнулся. Вместо этого я ответил снова честно:
- Нет, я был менеджером по продажам в Баку, а также регулировал встречи и переговоры с иностранными поставщиками.
- Очень странно. Очевидно, мне дали неверную информацию.
Я развел руками. Со стороны это выглядело, как "Я изыскал время в своем распорядке дня, а вы не удосужились уточнить информацию по моей персоне". На самом деле я просто ничего не понимал.
- Как вас зовут? - вдруг спросила мадам Пиньон.
- Мамедов. Тогрул Мамедов, - ответил я в стиле Джеймса Бонда.
Она внимательно посмотрела на меня, потом снова на свои бумаги. "Похоже, меня разоблачили", - подумал я. После этого мне захотелось выпрыгнуть в окно в стиле того же Бонда. Или произнести "Barthez doit mourir!"2, откланяться и покинуть кабинет.
- Это просто смешно! - сказала Франсуаза, - Мне написали "Ф. Мамедов". Сплошные неточности!
И тут я заговорил. Заговорил на французском. Я уже сам не помню, что говорил, но меня невозможно было остановить. Она задала мне несколько вопросов про мою работу, я стал отвечать, потом незаметно разговор ушел в другое русло, и через каких-то пять минут мы беседовали на отвлеченные темы, смеялись и шутили, будто старые знакомые. В довершение Франсуаза показала мне фотографию своей дочери, и я сказал, что дочь унаследовала красоту матери. Мать растаяла. Я еще хотел добавить "А глаза отцовские", но это был бы уже перебор. Я быстро заполнил анкету, которую мне дала мадам Пиньон. Все складывалось очень удачно, единственным пробелом было то, что я не знал, на какую должность я собственно рассчитываю. Спросить я не решился, только передал ей анкету, которую она стала просматривать.
- Вы указали телефон 32-54-34? - спросила Франсуаза.
- Да, - ответил я, - это мой домашний номер.
- Но я звонила вам по номеру..., - она заглянула в бумаги, - 32-34-54.
- Не обращайте внимания, - заверил я самым невинным голосом, - С этой АТС всегда проблемы. Там еще указан мой сотовый. Легче звонить по нему, он всегда при мне.
С лица мадам Пиньон можно было писать картины. "Какая удивительная это страна, Азербайджан", - думала она. Вернее, это я думал, что она так думала. На прощание Франсуаза спросила:
- Вы бывали в Париже?
- Нет, - ответил я, - Возможно, Париж - самый романтический город мира, но парижане...
- Да, они не столь гостеприимны, - добавила она.
- Точно, я как раз это хотел сказать, - парировал я. Правда, сказать я хотел кое-что другое.