— Ах, тебе образец нужен! — вдруг подпрыгнул он и едва не вцепился Ежонкову в глотку, но помешал Недобежкин.
Милицейский начальник разнял их железной рукой и растолкал по разным углам «ринга».
— Отставить цирк! — запретил «рестлинг» Недобежкин. — Синицын, вернись к протоколу! А ты, Ежонков, готовься к работе! К тебе сейчас патологоанатома и уборщицу из морга притащат. Будешь пушить, и только попробуй мне дать «быка»! Я телегу в твоё СБУ накатаю, и тогда ты даже не слесарем — бомжём пойдёшь!
— У тебя, Васёк, стресс! — добродушно заметил Ежонков. — Говорю тебе, как врач: все симптомы стресса налицо. И заметь, я даже на твою «телегу» не обиделся!
— Чёрт! — ответил ему Недобежкин и побежал на поиски Казаченки, чтобы с его помощью приволочь из своего кабинета за черти этого трусливого врача и толстую уборщицу.
— Серёгин! — сказал Ежонков Петру Ивановичу. — Заметь, что я не буду внушать твоему начальничку, что он бык! У него и так стресс, а там и до депрессии не далеко!
Пётр Иванович за этот напряжённый «выходной» устал, как какой-то вол, что днями тягает гружёные возы. Он сидел на стуле и тихонечко дремал, поклёвывая носом.
— Серёгин! — визгливо настоял Ежонков, и Пётр Иванович, вздрогнув от неожиданности, едва не слетел со стула и не растянулся на полу.
— Не горлань! — осадил Ежонкова Синицын, который случайно намалевал кривобокого человечка в протоколе. — Не видишь, что человек, в отличие от тебя, устал?
— У меня — психическое измождение и нервное истощение! — огрызнулся Ежонков.
В коридоре раздались голоса и тяжёлый топот — это Недобежкин и Казаченко тащили врача и уборщицу. Уборщица вела себя тихо и скромно — она зашла в кабинет, не удерживаемая, а поддерживаемая Недобежкиным и кротко села туда, куда ей показали. А вот, врача Казаченко тащил в наручниках: врач почему-то стал таким буйным, что простые уговоры уже не сдерживали его. Он всё время махал кулаками, собираясь залепить кому-нибудь затрещину, попал Казаченке в лоб — вот и пришлось заковать врача, а то ещё поранится об Казаченку…
— Давай, Синицын, готовь протокол! — приказал Недобежкин, помогая Казаченке усадить врача на стул. — Серёгин, диктофон! Вавёркин, заводи свой компок! Начнём с врача!
— Ага! — бойко согласился Вавёркин и принялся усердно оплетать «пациента» присосками.
— Отпустите меня! Я не пойду под расстрел! — верещал тем временем врач и сучил ногами. — Фашисты, фашисты, фашистские агенты!!
Ежонков стоял в стороночке, грыз булочку и поглядывал на врача изучающим взглядом естествоиспытателя.
— Эй, — протянул он, прослушав последнюю тираду врача. — Глядя на его истеричность и дикое поведение, я, как эксперт, мог бы сказать, что у него тоже стресс, а скорее всего — шок на фоне испуга. Однако когда он завизжал про фашистов, то я склоняюсь к версии, что это у него не испуг, а одно из проявлений выборочного гипноза! Его запрограммировали драться с вами, чтобы усложнить вам жизнь! Понял, Васёк?
— Ежонков, ты можешь заставить его заткнуться и не дёргаться? — прошипел Недобежкин, когда врач заехал ему ногой по коленке. — А то я ему, кажется, вмажу!
— Айн момент! — Ежонков проглотил пирожное, не спеша, подошёл к ноутбуку Вавёркина и посмотрел на волны мозговых биотоков врача.
— Сильное возбуждение налицо, — заключил Вавёркин.
— Да, шок присутствует, — вынес вердикт Ежонков и достал из кармана гайку на верёвочке.
— Хорош дискутировать! — влез Недобежкин.
Перед сонным Петром Ивановичем лежал включенный диктофон и записывал перебранку начальника с Ежонковым, а Синицын в спешном порядке замазывал корректором человечка в протоколе — всё равно, пока нечего писать. Ежонков пыхтел над врачом, погружая его в транс, и вскоре врач затих и глупо уставился в одну точку. Вавёркин заметил, что «биотоки его мозга идентичны биотокам мозга спящего человека», и Казаченко с Недобежкиным смогли, наконец, отойти от уснувшего буяна и откочевать — Недобежкин уселся на кушетку рядом с Сидоровым, а Казаченко — водворился за ссутулившейся спиной врача.
А потом — свершилось чудо, которое вмиг смахнуло усталость с Серёгина и выловило из моря сонной ваты Синицына. Ежонков осведомился у загипнотизированного врача:
— Вопросы есть? — и врач заговорил!
Он не махал руками и не рыдал, потому что Ежонков вырубил ему сознание и двигательную активность, а только вещал. Размеренно и монотонно, как репродуктор, как автоответчик, выдавал он информацию. И, слушая его, никто не верил своим собственным ушам. Даже Сидоров — и тот слез с кушетки, подобрался поближе и внимал. Сержант не смел повернуть голову и глянуть в тёмный угол, потому что обязательно увидел бы сейчас там Горящие Глаза, ведь врач говорил следующее: