— Здравствуй, Никанор! — на заднем сиденье внезапно раздался вкрадчивый мягкий голос.
Услышав приветствие, Никанор Семёнов вздрогнул, словно бы у него на заднем сиденье вдруг возник волк, или тигр, и выронил пистолет.
— Ну, не пугайся, Никанор, — добродушно произнёс вкрадчивый голос, и чья-то рука миролюбиво похлопала Никанора Семёнова по плечу.
Никанор Семёнов сидел неподвижно, и по его виску медленно сползала неприятная капелька холодного пота. Он медленно повернул голову и посмотрел назад. Все его страхи оправдались и расцвели пышным цветом: на заднем сиденье его автомобиля расположился живой и здоровый Генрих Артерран.
— Аб-ба… — буркнул Никанор Семёнов и замолчал с разинутым ртом, потому что заметил на правом виске Артеррана тёмное пулевое отверстие.
Генрих Артерран проследил его взгляд и хохотнул:
— Раздражает, да? — он потрогал это отверстие так, как человек мог бы дотронуться до болезненного ушиба. — Меня тоже. Надо было пластырь налепить…
— Ба-ба… — изрёк Никанор Семёнов и услышал, как его кольт стукнулся, завалившись под сиденье.
— Вот, что я хочу сказать, Никанор, — продолжал между тем Генрих Артерран, как ни в чём не бывало. — Кораблинский этот, конечно, комар на мягком месте, но отстреливать его вовсе не обязательно. Слишком уж это пещерно, примитивно, негуманно… Тупые фашисты боролись с неугодными и неудобными путём глупого регрессивного отстрела. Но мы же с тобой не такие, верно, Никанор?
— Ты — фашист! — выплюнул Никанор Семёнов, собрав в кулак всю свою смелость и волю. — Ты пичкал людей своей отравой. Сотни людей, ни в чём не повинных, между прочим, уже отравил! И ещё брешешь о гуманизме?
— Считаешь себя отравленным? — в лоб осведомился Генрих Артерран, разглядывая лицо собеседника. — Можешь не отвечать: я знаю, что считаешь. Ты ведь хочешь прибрать к рукам мой прототип и мои образцы, чтобы извести ДНК прототипа, не так ли?
— Откуда ты узнал?? — ошарашено выдохнул Никанор Семенов, жалея о том, что упустил кольт.
— Ты слишком громко думаешь, — снова хохотнул Генрих Артерран. — И в Верхних Лягушах ты ничего не найдёшь, потому что я всё уже спрятал от тебя. Но вернёмся к нашему «барану» Кораблинскому. Он скоро возвращается домой, и мы с тобой должны успеть наведаться к нему до того, как он придёт…
…Эвелина Кораблинская уже начинала волноваться: муж задерживался на работе на целых двадцать минут и не звонил. Сама Эвелина никогда ему не звонила: боялась вклиниться во время экстренного совещания или отвлечь от срочной работы. У Кораблинского часто такое случалось: вдруг где-то кого-то прикончили, и он оставался на работе на всю ночь, а то и на весь следующий день. Только раньше он всегда звонил и предупреждал жену о том, что задерживается, а тут — от него ни слуху, ни духу…
Вдруг в подъезде раздались шаги. Эвелина Кораблинская отложила в сторонку ложку, которой помешивала суп, и пошла в прихожую, прислушиваясь на ходу. Нет, это не муж: шаги какие-то чужие, тяжёлые и частые, словно там, за дверью, топчется человек пять. Эвелина Кораблинская почувствовала страх: когда Эдуард якобы взорвался в машине — двое его коллег точно так же топтались, собираясь с силами, чтобы сообщить ей о его гибели.
ДЗЗЫННЬ! — запел звонок, и Эвелина Кораблинская начала погружаться в панику: да, точно, с её мужем случилась беда, только теперь уже — по-настоящему, и он действительно, больше не вернётся…
— Кто там? — перепуганным полушёпотом пролепетала она, прильнув к дверному глазку.
Эвелина Кораблинская ожидала увидеть людей в милицейской форме, возможно, даже знакомых ей, с грустными лицами, скорбно опущенными плечами…
Но нет — в подъезде не оказалось ни души. Яркая лампочка освещала лишь аккуратные чистые бело-зелёные стены и железную дверь соседней квартиры. Шаги затихли, и вокруг испуганной Эвелины Кораблинской воцарилась гробовая тишина.