Зайцева посадили в обезьянник — по соседству с Поливаевым, Сорокиным и их третьим собутыльником по имени, или по кличке Максюта. Получилось так, что свободных камер в обезьяннике не оказалось, и поэтому помощник Подклюймухи затолкнул Зайцева к Поливаеву. Зайцев был подавлен и от голода слаб. Он надеялся на то, что Подклюймуха быстро установит его личность и отправит домой. А пока что — верхнелягушинский участковый тихонько откочевал на дальние свободные нары и там затих. Намётанным глазом милиционера Зайцев сразу же оценил «коэффициент опасности» своего соседа по камере. Нет, этот тощий и пропитый насквозь субъект не опаснее мышонка. Если он даже и вздумает к нему полезть — Зайцеву и голодная слабость не помешает повергнуть этого «стручка» на пол точным милицейским приёмом. Но «стручок» оказался неагрессивным: он только сидел на соседних нарах и плаксиво гнусил сам себе:
— Ну, вот, ну что у меня за судьбина-то, а? Сорокин этот, пузырь брюхоног… яйцо моё мне о башню разворотил. А я? Я — что? Я ничего! Я не злой, я на него не обижаюсь! Но милиция, милиция-то что? Тоже ничего! Про мужика летающего мне не верили! Всё дедулей на футболе рот затыкали! И сейчас не верят, шо Сорокин первый начал! Всё на меня, на честного работягу, валят! Лишь бы собак спихнуть и отбояриться! А я что? Я получаю! Не зарабатываю, а получаю! Блин, чертяки супоросные!
Он бухтел, едва ворочая заплетающимся языком. Зайцев мгновенно разобрался, что его сосед крепко выпил перед тем, как очутиться в этой камере. Про каких-то летающих мужиков вещает… Это вроде тракториста Гойденко — из той же оперы субец.
Участковый Подклюймуха сначала решил допросить потерпевшую. Девица была нехилая, да и далеко не робкого десятка. Как только участковый позвал её — она настоящим викингом вдвинулась из коридора в его кабинет и расположила свои габариты на свободном стуле безо всякого приглашения присесть. К тому же, несмотря на злоключения с «Минотавром», у потерпевшей сохранился прекрасный аппетит: усевшись, она запустила руку в свой немаленький пакет, выволокла сдобную булку с повидлом и принялась кусать и смачно чавкать. Подклюймуха даже растерялся, не зная, с чего начать допрашивать эту «Брунгильду» — а вдруг она и его укусит, промазав мимо булки?
— Вы знаете? — «Брунгильда», чьи настоящие имя и фамилия были Светлана Уткина, начала рассказывать сама, не удосужившись даже прожевать кусок. — Вы, вот, милиция, и то, наверное, таких страстей не видели!
Подклюймуха даже вздрогнул: искажённое милицейской работой воображение мигом нарисовало ужасающую картину некоего жуткого убийства по типу «море крови, горы трупов».
— А я, — продолжала между тем «Брунгильда» Уткина, не прекращая процесс пережёвывания ни на минуту. — Между, прочим, чуть не умерла! Да! — взвизгнула она и продолжила, достав вторую булку. — Я шла себе из магазина, никого не трогала. По тропиночке шла — я вам её на следственном эксперименте покажу!
Подклюймуха еле-еле проглотил смешок: «на следственном эксперименте»! Насмотрелась документальных и художественных детективов и пытается блеснуть тут юридическим образованием.
— Иду, иду, — вещала потерпевшая, поедая уже третью булку за пять минут. — И вдруг — выскакивает это чудовище!! У рта — пена, глаза вращаются, пальцы скрючены, рычит, как волк.
Участковый слушал её вполуха и ленился записывать всю эту бредятину в протокол. К тому же, волк не рычит…
— Ну, я чуть не родила — прямо там, на тропинке! — внезапно выплюнула потерпевшая, оглушив Подклюймуху децибелами и оголтелой откровенностью.
— Э, а вы беременны? — спохватился от дремоты участковый.
— Хто, я? — изумилась «Брунгильда» и ткнула себя в грудь пухлым пальчиком. — Э, приятель, я не дура! Это выражение такое! То есть, испугалась я так, шо ващще.
— А-а, — успокоился Подклюймуха, поёрзав на стуле и окончательно убедившись в том, что показания этой сумбурной особы можно не писать.
— Так вот, а он — рычит мне сквозь зубы: «Постойте!». Ну, а я — бежать! Думаю, всё, убьёт!
— А с чего вы взяли, что он собирался вас убить? — лениво осведомился Подклюймуха, который, узрев тощее и «беззубое» «чудовище» воочию, сомневался в том, что «оно» может кого-либо убить.
— А как же? — возмутилась Уткина, не прекращая есть. — Он же страшенный какой был — шо тот зубробизон! Я же говорю — глаза такие, как у того Чикатиллы! Руки тянет, хрипит, бухтит! Сказал, что выдерет мне оба глаза, если я скажу кому-нибудь, что видела его!