Серёгин вполз в кабинет на четвереньках — забыл встать, объятый удивлением и ужасом одновременно: ведь ему на миг почудилось, что Сидоров сделался таким же, как монстр-тень из-за печки Потапова.
— Саня? — прошептал он и только теперь заметил, что стоит на четверых — когда Сидоров глянул на него сверху вниз.
Сержант был удивлён и растерян не меньше Серёгина — он сам недоумевал, как это у него так вышло? Свалил такого борова одним ударом… К тому же, прыгнув, Сидоров в один скачок покрыл расстояние около шести метров… Нет, так не бывает, так может сделать разве что, Супермен или… «милиционер Геннадий» из «алкогольных опусов» Поливаева.
— А-а, — протянул Сидоров, ошеломлённый своим ударом, который мог быть достоин Ильи Муромца и сшибить с копыт целого мастодонта. — Он… побит…
— Эй, Сидоров, ты меня спас! — это из-за косяка выпростался, отпихнув дверь, Подклюймуха. — Не, вы поняли? Кузякин! — крикнул он пострадавшему своему помощнику. — Моськин, живой? — осведомился участковый у подбитого дружинника.
— Уууу, — буркнул Кузякин.
— Ыыыы, — захныкал Моськин.
Пётр Иванович отринул мистику, поднялся на ноги и сказал Подклюймухе, что нужно вызывать скорую помощь. Подклюймуха суетился, суетился по кабинету, подбивая мебель руками и ногами, споткнулся о разбитый крепышом табурет.
— А, ну, да, скорую! — выдохнул он раскатистым басом, подбираясь к телефону.
Бандита-крепыша выносили из ОПОПа на носилках. Он не приходил в сознание, врачи подозревали сотрясение мозга. Кузякина и дружинника Моськина тоже отправили в больницу. Челюсть Кузякина оказалась вывихнутой, а у дружинника тоже могло быть сотрясение. Сидоров топтался на улице, бестолково пялясь на белую, расчерченную красными полосами карету скорой помощи и пинал сломанную зажигалку, которая случайно попалась ему под ноги. Если бы Сидоров курил — он бы уже выкурил, наверное, сигарет шесть, а то и семь. Пётр Иванович вывел из ОПОПа Свиреева-Шубина и усадил его в служебную машину. Свиреев не сопротивлялся и молчал, на лице у него не возникло ни одной эмоции.
— Саня, чего ты там стоишь? — крикнул Серёгин Сидорову. — Поехали!
— А, да, да, — пролепетал Сидоров, бросив быстрый взгляд на свой правый кулак, в котором с недавних пор поселилась какая-то страшная сила.
Когда Серёгин и Сидоров привезли Свиреева в отделение и повели в изолятор — оказалось, что из не столь отдалённых мест уже привезли Кашалота. «Большой Динозавр» сильно обмельчал: он шёл под крепким конвоем из четырёх человек, худой, с обвисшими неопрятными усами, одетый в какие-то коричневые тюремные обмотки. Кашалот исподлобья глянул на Петра Ивановича и потопал дальше по серому коридору изолятора, потому что один конвоир подпихнул его резиновой дубинкой в отощавшую спину. В изоляторе был и Недобежкин. Милицейский начальник бдительно следил за тем, как Кашалота определяют в камеру. Увидав, что Пётр Иванович и Сидоров тоже кого-то ведут — он скосил на них глаза и проворчал:
— Кого там у вас ещё чёрт подкинул?
— Шубина, Василий Николаевич, а вернее — Свиреева, — ответил Серёгин, подтолкнув Свиреева перед собой. — У Подклюймухи сидел.
— Ага, — кивнул Недобежкин. — Садите в четвёртую, там пусто. Ещё один преступник нам не помешает. Допросим его после Кашалота.
Белкин отпер Серёгину четвёртую камеру, и бывший верхнелягушинский комбайнёр был определён на нары. Оказалось, что по соседству с ним, в пятой, заключён Сумчатый. Пётр Иванович узнал его по голосу — Сумчатый выл:
— Кроты! Кроты, ехидные, как мымры! Ух, мерзкий попугай! Утюжара — крот, Чесночара — мымр! Засыпали меня, волчары кротовые, кроты ехидные, чёрт! Как выйду из этой дыры — все получат привет от Льва Львовича — ни один кротяра не забудет, век свободы не видать, зуб даю!
В чём-то Сумчатый прав: ему не видать свободы. А кто его освободит, когда дознаватели пытались на него ещё и Рыжего с Коротким нагрузить?
Ещё одна интересная новость — пришёл ответ из Москвы про капитана Зубова.
— Вот, Серёгин, прочти! — Недобежкин сунул Петру Ивановичу этот факсимильный ответ, словно бы отказывался верить собственным глазам и требовал от Серёгина подтвердить написанное.