Наверняка вы очень удивились бы, сравнивая современную оценку известных духовных фактов и духовных трудов прошедшего с той оценкою, которая существовала в умах тогдашних современников. Очень легко спутать свой образ суждений относительно Гёте, Шекспира или Данте с тем, что их современники были способны прозревать и охватывать взглядом, те духовные силы, что находили свое воплощение посредством подобных личностей, стоявших в авангарде человеческого духа, и мы, будучи антропософами, должны особенно сознавать, что труднее всего судить о значении для человечества, о воздействии на души духовных трудов живущих с нами современников. И если принять в расчет, что грядущее время совсем не так будет судить, как настоящее, тогда позволительно сказать, что появление труда «Великие Посвященные» для духовного богатства и духовного прорыва нашего времени будет когда‑нибудь считаться чем‑то в высшей степени знаменательным. Ибо уже сегодня в широчайших кругах современной культуры в душах слышится отклик, пробужденный именно тем, что идеи эти уже нашли себе доступ во многие сердца наших современников. Отклик этот в высшей степени знаменателен для наших современников, ибо несть числа тем, для кого он означает уверенность в жизни, утешение, твердость и надежду в самые тяжелые минуты житейской борьбы. И только когда мы должным образом сумеем радоваться такому великому деянию современности, мы сможем сказать, что в груди у нас- истинное антропософское чувство и антропософское настроение более высокого порядка. Из той же душевной глубины, которая породила идеи «Великих Посвященных»», созданы и отлиты образы «Детей Люцифера». Они рисуют перед нами великое время человечества — время, когда в становлении мира старое, увядающее сталкивается с новым, расцветающим. И антропософам надлежит понять, как в этой драме сходится двоякое: человеческая жизнь, человеческая работа, человеческие деяния на физическом плане, как они представлены через образы в «Детях Люцифера», а в эту жизнь, в эту работу светит то, что мы зовем просветлением из высших миров. И постановкой на сцене такой драмы, где рисуется не только то, как человеческие стремления и человеческие силы коренятся в сердце и в голове, но как в них проникают инспирации из священных храмов мистерий, как незримые силы воспламеняют и воодушевляют человеческие сердца — причем зримым становится взаимосплетение сверхчувственных миров и нашего мира чувств, — такой постановкой мы сможем установить определенную веху в нашем антропософском движении.
И, приступая к этому циклу лекций, я еще раз повторю, что самое важное, самое существенное во всем этом — найти сердца, приуготовленные к восприятию таких произведений. Велико заблуждение нашего времени, когда оно полагает, что достаточно создать вещь, чтобы она производила свое действие. Дело вовсе не только в том, что существуют великие творения Рафаэля или Микеланджело, но и в том, что существуют сердца и души, в которых оживает очарование этих произведений. Рафаэль и Микеланджело творили не для себя одних, но в рамках культурной парадигмы своего времени, вровень со способностью современников воспринимать то, что они передавали полотну. Современная наша культура хаотична, в ней царит разнобой вкусовщины. Действуй на такую культуру величайшие создания человеческого гения — они не тронут сердца. В том и должна заключаться характерная особенность нашего антропософского движения, что в нашем кругу живет единый настрой эмоций и мысли, что в нашей среде возможно поэтому монолитное воодушевление. На подмостках разыгрывается драма в образах — в сердцах зрителей разыгрывается драма, силы которой принадлежат потоку времени; и что переживает каждое сердце в зрительном зале, что коренится в нем, то составляет зародыш будущего. Будем и мы, дорогие мои друзья, стараться чувствовать все это, попытаемся чувствовать не одно только удовлетворение — что, пожалуй, немногого стоит, — но постараемся прочувствовать ту ответственность, которую мы этим берем на себя, ту ответственность, которая говорит нам: служите примером грядущему, когда культура необходимо проникнется сознанием, что здесь, на физическом плане, человек есть посредник между физическими деяниями, физическим становлением, и тем, что только через него может излиться из миров сверхчувственных в этот наш видимый мир.
Так мы становимся впервые как бы единой духовной семьей, влекомые общим отеческим первоначалом, живущим в наших сердцах, — вот что я пытался сейчас охарактеризовать. И если мы в этом смысле воспримем нашим сердцем, всем нашим душевным строем все переживаемое нами — воспримем с чувством принадлежности к одной антропософской семье, — тогда мы ощутим настоящее счастье и узрим с внутренним удовлетворением автора «Детей Люцифера» среди нас не только во время наших двух театральных представлений, но и во все последующие дни.