Такие воззрения могут основываться лишь на слабости. Ибо сильный человек, прочно укорененный в действительности и радующийся жизни, не позволит и мысли о том, чтобы выдумывать иную действительность. Он занят этим миром и не нуждается ни в каком ином. А вот страждущие, больные, которые недовольны этой жизнью, ищут убежища в потустороннем. Того, чего они лишены «здесь», они должны удостоиться «там». Сильный, здоровый, обладающий развитым чутьем и здравым смыслом, чтобы отыскивать основания этого мира в нем же самом, не нуждается для объяснения явлений, среди которых он живет, ни в каких потусторонних причинах и существах. Слабый, воспринимающий действительность изуродованными глазами и ушами, он‑то и нуждается в стоящих за явлениями причинах.
Вера в потустороннее родилась из страдания и болезненного томления. Из невозможности пронизать взглядом реальный мир появились все гипотезы насчет «вещей как таковых». Все, у кого имеется причина для того, чтобы отрицать действительную жизнь, говорят «да» жизни вымышленной. Ницше желает утверждать действительность. Он намерен обследовать этот мир по всем направлениям, он хочет вгрызться в глубины бытия; ни о какой иной жизни он не хочет и знать. Даже страдание не в силах побудить его к тому, чтобы сказать жизни «нет»; ибо для него также и страдание — средство познания. «Подобно тому, как поступает путешественник, который предполагает проснуться к определенному часу, после чего спокойно погружается в сон, точно так же и мы, философы, в случае, если заболеваем, на время телом и душой предаемся болезни — мы также смежаем вежды перед самими собой. И подобно тому, как путешественник знает, что имеется здесь что‑то, что не спит, что ведет счет часам и пробудит его, так знаем и мы, что решающий миг застанет нас бодрствующими, — и тогда нечто выступит вперед и застигнет дух с поличным, я хочу сказать, поймает его на слабости или отступничестве, или покорности, или ожесточении, или помрачении, или как там зовутся все болезненные состояния духа, которым в здоровом состоянии противодействует гордость духа… После такого рода самовопрошания, самоискушения мы выучиваемся с большей зоркостью присматриваться ко всему, относительно чего до сих пор происходило философствование…» (Предисловие к 2–му изданию «Веселой науки»),
5
Этот благожелательный к жизни и действительности настрой Ницше обнаруживается также и в его воззрениях на людей и их взаимоотношения. В данной области Ницше — совершенный индивидуалист. Для него всякий человек — вполне самостоятельный мир, в полном смысле уникум. Поразительно пестрое разнообразие, объединенное в «единство» и предстающее нам в качестве определенного человека, не может сойтись вместе таким же точно образом в результате случая, каким бы удивительным он ни был («Шопенгауэр как воспитатель», § 1). Тем не менее только крайне малое число людей склонно к тому, чтобы развивать свои лишь однажды появляющиеся на свет особенности. Они пугаются одиночества, в котором тем самым оказываются. Удобнее и безопаснее жить точно так же, как и прочие; в таком случае ты никогда не останешься без общества. Того, кто устраивается на свой лад, не понимают другие люди, у него не бывает товарищей. Одиночество обладает особой притягательностью для Ницше. Он любит выискивать потаенные стороны своего внутреннего мира. Он избегает человеческого общества. Его умозаключения — это по большей части пробные скважины в поисках сокровищ, сокрытых в глубинах его личности. К свету, доставляемому ему другими, он относится с презрением; он не желает дышать заодно с другими тем воздухом, который вдыхают там, где обитает «общее в человеке», «правило «человек»». Он инстинктивно стремится к своим «убежищу и потаенности, где он избавлен от толпы, от множества, от засилия большинства» («По ту сторону добра и зла», § 26). В «Веселой науке» Ницше жалуется, что ему тяжело «переваривать» своих собратьев; а в «По ту сторону добра и зла» (§ 282) он сознается, что в большинстве случаев у него начинались опасные нарушения пищеварения, когда ему приходилось сидеть за столом, за которым вкушалось блюдо «общечеловеческого». Чтобы Ницше мог выносить людей, им не следовало подходить к нему слишком близко.