Как утверждает Дассо Сальдивар, писатель знал, что еще в 1950 году в Латинской Америке появился термин «реализм ирреального», или «ирреальность реальности».
— Ну как, ты доволен? — спросил Марио, когда они перед отлетом сидели в кафе аэропорта.
— Более чем, Марио, — весело ответил Габриель. — Спасибо тебе за все. Лима — очень интересный город. И хорошо, что ты меня провожаешь один.
В этот момент к ним подошли две девушки и попросили автограф. Но Варгас Льоса, сославшись на то, что им нужно поговорить, попросил, чтобы им не мешали. Официант встал у их столика на страже.
— А что тебе больше всего запомнилось в городе?
— Собор на Пласа де Армас, президентский дворец и дворец Кинта де Преса. Дома шестнадцатого века, с лепными порталами, патио и крытыми балконами. Такого нет ни в Колумбии, ни в Мексике, ни в Венесуэле. Послушай, за все это время я ведь ни разу не спросил тебя, над чем ты сейчас трудишься.
— Я закончил повесть «Щенки» и начал роман «Разговор в „Катедрале“». Продолжаю вскрывать цинизм и уродства нашего с тобой общества, критикую несправедливость.
— Протестуешь против дерьмового социального устройства. Это хорошо! Значит, ты против буржуазии, за социализм!
— Только не за социализм Фиделя Кастро и не за тот, что смастерили в СССР и в его странах-сателлитах. Это чудовищно — впереться силой в чужой дом и насаждать там с помощью штыков свои порядки, абсолютно чуждые жизненному укладу, традициям и чаяниям этих народов.
— А я начал новый роман «Осень патриарха», о наших латиноамериканских диктаторах. Я тебе уже говорил.
— Значит, уходишь от своих детских воспоминаний?
— Но этот роман тоже основан на личном опыте. Я много чего выведал у старого мажордома президентского дворца в Каракасе. Я был там, когда бежал Маркос Перес Хименес, и многое узнал о предыдущем диктаторе Хуане Висенте Гомесе.
— Интересно, что это животное — выходец из бедной индейской семьи. Став диктатором, он об этом забыл и жестоко расправлялся с собственным народом.
— Порфирио Диас, мексиканский диктатор, тоже выходец из народа, — заметил Габриель и подумал, что надо бы попросить Мутиса прислать кое-какой материал.
— И Сталин!
— Да, тут есть какая-то закономерность.
Объявили посадку на рейс Лима — Мадрид, и они стали прощаться.
В самолете Гарсия Маркес увидел тех самых девушек, которые подходили к ним в кафе. Они все-таки получили автографы Гарсия Маркеса. Его любезностью воспользовались и другие пассажиры. Этим же рейсом летели два преподавателя литературы одного из мадридских университетов. Поначалу Гарсия Маркесу даже правилось, что у него есть собеседники, с которыми можно было поговорить о современной испанской литературе, однако очень скоро выяснилось, что собеседников интересуют в основном подробности его личной жизни. Уже погасили свет, и большинство пассажиров уснули, а испанцы все продолжали засыпать писателя вопросами. В конце концов он рассердился и попросил их занять свои места. Тогда один из них, тот, что помоложе, сказал: «Слава, как солнце, она сияет и дарит тепло на расстоянии, но стоит приблизиться — она холодна, как снежная вершина. Запомните, это Бальзак». А другой, шамкая вставной челюстью, произнес: «Слава, достигнутая быстро, быстро и угасает, сказал Шопенгауэр, а я говорю это вам, сеньор колумбиец».
Только когда Гарсия Маркес оказался в Барселоне, в обществе Кармен Балсельс, он вновь почувствовал себя простым парнем из Аракатаки.
Впрочем, уже независимо от Кармен, его популярность постепенно набирала силу. Вслед за французским переводом престижное итальянское издательство «Фельтринелли» подписало с Кармен Балсельс договор на издание всех пяти книг Гарсия Маркеса.
— Кармен, перед тем как в Париже и Риме начнут издавать переводы моих книг, я бы хотел увидеть гранки, — сказал как-то за ужином Гарсия Маркес.
Балсельс удивленно посмотрела на писателя.
— Traduttore — traditore[41], — пояснил ее муж Луис Паломарес.
— Итальянцы не дураки! — усмехнулся Гарсия Маркес. — Если в Мадриде причесали мой «Недобрый час», то римские переводчики тем более упростят мой текст и мой стиль. А я этого не хочу! Не желаю!
— В договорах этого пункта нет. Надо заново оговаривать.
— Это мое условие, Кармен. Как хочешь.
— Не знаю, кто сказал, что переводы похожи на женщин: когда они верные, то некрасивые, а когда красивые, то неверные. Я думаю, Кармен, Габо прав. Он имеет право требовать. Чтобы его перевести — надо «голову сломать», и переводчики наверняка станут упрощать.