«А я уже фрау, — вдруг ухватилась она за эту мысль. — Их фрау, — показывала на себя пальцем, — кажите ему, что у меня есть муж».
«Я-я, — одобрительно закивал Иоахим. — Зер гут»[2].
Но с тех пор она уже не имела покоя. Над ее любовью нависла беда. Неужели для врагов бережет себя? Или придет смерть и заберет ее, еще не жившую, еще не познавшую то, что сама природа дала людям? Смерть может нагрянуть в любую минуту. И все кончится, не начавшись... Нет-нет. Вита сама распорядится собою. Пока не поздно. Пока не схватили ее грубые руки. Пока не унесла смерть...
Вот к этому внутреннему голосу прислушивалась Вита, о чем бы ни говорила и что бы ни делала. И потому такой странной казалась Анатолию, ничего не знавшему о ее трагических раздумьях.
Тускло горел фитиль в плошке. Тишина. И они — двое. Анатолий гладил ее волосы. А Вита, склонив к нему голову, все еще ждала чего-то, будто испытывала его. Вздумай он воспользоваться ее доверчивостью — и ему, любимому, не позволила, не простила бы этого. Но Анатолий был счастлив и такой близостью. Он с грустью думал о том, как быстро прошло время, о том, что уже пора собираться.
— Пойду я, Вита, — сказал с сожалением.
Она словно очнулась, заглянула ему в глаза.
— Любишь?
— Вот глупышка, — усмехнувшись, сказал Анатолий. — Ведь знаешь...
— Нет, ты скажи, — настаивала Вита. — Это очень-очень важно.
— Еще тогда полюбил, как впервые увидел в приемной Артема Ивановича. Помнишь? А ты на меня — нуль внимания, фунт презрения.
Вита не приняла шутку.
— И до сих пор любишь?
Конечно, они не были оригинальны в извечном диалоге влюбленных. Но это был праздник Виты, и она весь вечер обставляла его по своему разумению. Ей казалось, что именно так и не иначе должно все произойти.
— Всегда будешь любить? — допытывалась.
— До самой смерти! — ответил Анатолий.
Вита посмотрела на него долгим взглядом. Это была уже последняя попытка разобраться в нем, в себе, в том, что навалилось на них. И наконец решилась:
— Я тебя не пущу, Толик. Ты останешься у меня...
Она не задумывалась, нравственно ли то, что позволила себе и ему. Она торопилась поступить так, пока жива, пока рядом он, любимый ею человек.
— Ты плачешь? — обеспокоился Анатолий, коснувшись ее щеки и обнаружив слезы. — Я тебя обидел?
Вита легонько покачала головой:
— То они сами...
Может быть, она оплакивала девичество? Сожалела о случившемся? Вита не смогла бы объяснить, что с ней происходит. Но почему-то Толик стал еще дороже. И сама она — словно богаче своей любовью. Как будто весь огромный страдающий и ликующий мир каким-то непостижимым образом уместился в ее душе.
23
Так и не удалось немцам восстановить в Алеевском депо подъемку. Делали небольшой ремонт паровозам, изготавливали запасные части: болты, гайки, котельные связи, заливали подшипники... Все это выполняли оказавшиеся в оккупации кадровики. В большей части они были семейными людьми, обремененными детьми, хлопотами о пропитании, о том, чтобы не накликать беды на своих близких. Даже Родион Изломов, по-прежнему работавший в медницкой, остался в стороне. Ему Анатолий готов был довериться. Всем своим видом Родион располагал к себе. Во всем его облике проглядывала какая-то необузданная вольница. Уже и заговорил с ним Анатолий. Да только ничего из этого не вышло. «Сила солому ломит, — сказал Родион. — Плетью обуха не перешибешь, милок».
Анатолий понимал: эти ему не помощники. Но и плохого от них не ожидал. А вот такие, как Афоня Глазунов, еще и выдать с перепугу могут... Им Анатолий лишь подкладывал листовки, которые печатала Вита с текстов, заготовленных Дмитрием Саввичем. Эти тексты Анатолий забирал на явочной квартире и приносил своей подруге, своей жене.