– Вот тебе и постели, старый дурню! Не умел спать на перине – теперь на лаве! под лавою! в помыйныци! на смитны– ку! в калюже с свиньями спи, стара пьяныце! О господы! Господы, твоя воля! А, кажется, такая тихая, такая смирная была! А вот же одурила, одурила мою седую голову!
И он, не подымая головы, навзрыд заплакал.
В хате было пусто, холодно, под лавами валялися разбитые горшки и растрепанный веник. От стола и ослона только остатки валяются по хате. А от другой лавы и остатков не видно, кочерги, макогона и рогача тоже не видно около печи, а в печи зола инеем покрылася. Пустка! Совершенная пустка! А недавно была веселая, белая, светлая хата. Куда же девалась скромная прелесть простой мужицкой хаты?
Посрамление своего единого дитяти, своей Лукии, не пережила престарелая мать. Она плакала, плакала, потом захворала и вскоре умерла. Старик, похоронивши свою бедную подругу, не устоял против великого горя, начал пить и в два года пропил все свое добро, уже добивался до самой хаты.
Такие-то бывают иногда последствия минутного увлечения.
Старик долго еще бормотал, полусонный, и наконец замолк. Немного погодя мышь из норки выбежала на середину хаты, повертела головкой и, вероятно, заметила спящего на лаве хозяина, повернулася назад, еще раз осмотрелася и скрылася в норку.
На хуторе дни проходили без особых приключений. Марко вырастал не по дням, а по часам. У него прорезалися зубки без особых припадков, как это бывает с другими детьми. Он стал уже ходить по хате без помощи ослона или лавы, и, целые часы глядя на его походку, любуяся, старый Яким давал ему разные названия, как-то: гайдамака, чумак, запорожец, и однажды нечаянно назвал его уланом, отчего Лукия вздрогнула, побледнела и вышла из хаты, а Марта, не замечая смущения Лукии, вскрикнула на Якима:
– Перекрестися, божевильный! Какой он у тебя улан! – И, взявши Марка на руки, целовала его, крестя и приговаривая: – Укрой и сохрани тебя матерь божия от всякой злой напасти. – И, лаская, укладывала его в люльку.
Лукия возвратилась в хату, Марко уснул, и тишина водвори– лася в хате.
Неделю спустя после описанной нами сцены, после обеда Яким по обыкновению отдыхал, Марта тоже на печи дремала, а Марко, вооружась арапником, нарочно для него сплетенным Лукиею, бегал от стола до порога и от порога до стола, размахивая своим арапником. Лукия молча любовалася своим сыном. Она с чувством тихого восторга смотрела на него и не знала предела своему счастию. Ей послышалось, что наружная дверь заскрипела. Она вздрогнула. Через минуту створилася дверь в хату и вошел в охотничьем наряде корнет.
Лукия вскрикнула, схватила Марка и выбежала из хаты. Он выбежал за нею, но не мог ее догнать. Лукия спряталася в клуне, куда он побоялся войти, потому что там были молотники.
Походивши немного по двору, он вышел за ворота и, севши на коня, поскакал в поле.
Дремавшая Марта соскочила с печи и, не видя в хате ни Марка, ни Лукии, переполошилась. За нею проснулся и Яким, и оба, не понимая, что случилося, смотрели друг на друга.
– Где Марко? – спросила Марта.
– Не знаю! – отвечал Яким.
– Кто тут кричал в хате?
– Не знаю! – отвечал Яким.
– Ты никогда ничего не знаешь! – почти крикнула Марта и вышла из хаты.
– А ты так хорошо знаешь, когда едят да тебе не дают, – сказал Яким, медленно подымаясь с постели.
Марта вошла в другую хату, и там нету ни Марка, ни Лукии. Она вышла во двор и встретила из клуни идущую перепуганную Лукию.
А Марко, бедняжка, посинел от холоду и прегромко плакал.
– Ты бога не боишься, Лукие? – кричала Марта. – Ну, как таки можно бедное дитя выносить на такой холод. Видишь, как оно, сердечное, посинело? Дай его мне. И что это тебе в голову пришло, скажи, ради матери божои?
– Я испугалася, – едва проговорила Лукия.
– Какого ты там рожна испугалася?
– У нас был в хате…
– Кто у нас был в хате?
– Улан, кажется, – шепотом проговорила Лукия.
Они вошли в хату.
– Что там такое случилося с вами? – спросил Яким.
– Лукия говорит, что у нас улан был в хате!
Яким засмеялся и спросил:
– А волка не было с уланом?
Лукия на его остроту не отвечала.
Марка кое-как успокоили. И старый Яким снова, усмехаясь, заговорил:
– Ну, скажешь, Лукие, какой это к нам улан приходил: рудый, серый и волохатый? А бодай же тебе, Лукие. От насмешила, так так!
И он простосердечно захохотал.
Лукия молча улыбалася. А Марта, качая люльку, шепотом говорила:
– Цыть! Дытыну розбудишь своим проклятым хохотом. Оно, бедное, только что глазки закрыло.