- Громче! Раз уж залез, давай громче!..
- Воюем до победного? - спрашивал Колька, оглядывая публику. - Что ж, неплохо… неплохо…
Народ недоумевал.
- А знаете ли вы, - говорил Березин резко, - что войны могло не быть совсем?.. Что царь согласился ее начать, чтобы получить в награду от англичан Константинополь?! Царя нет… Слыхали, отрекся царь? - Слушатели кивали. - А война за Константинополь продолжается. Так чем же Временное правительство лучше царского?..
Толпа удивленно перешептывалась.
- Жарь, парень, дальше! - кричали ему.
- Вам предлагают выкупить у помещиков землю?.. Хорошее предложение. Умный человек придумал. - Толпа снова замирала. - Только давайте сначала подсчитаем: сколько стоил хлеб до войны, помните?
- Помним!
- А теперь пуд хлеба сколько стоит?
- Двести пятьдесят рублей! - кричали из толпы.
- А сколько получает в месяц инвалид войны, той самой, которую вам предлагают довести до победного конца?
- Двадцать, двадцать рублей он получает!
- А полный георгиевский кавалер за весь свой бант?
- Тоже двадцать в месяц!
- А теперь подсчитайте, сколько попросит с вас помещик за каждую десятинку своей земли, пошарьте по карманам, поглядите, не завалился ли у вас за подкладку миллиончик-другой!
Так говорил бывший реалист Колька Березин, воспитанник тихой Марии Валерьяновны, и все вокруг него ревело и бесновалось. Других ораторов, которые залезали на ту же телегу, уже не слушали…
Все эти подробности он узнал много позже. А в первые свои приходы в клуб смотрел и слушал со страхом и любопытством. И постепенно его втянуло, завертело и ошарашило.
Однажды его подозвала Мария Валерьяновна.
- Мальчик, подойди, пожалуйста, сюда. Ты чей? - спросила она его мягко, но холодновато.
Хорошо, поблизости толокся Женька.
- Это Аркашка Голиков, - сказал Женька, - сын фельдшерицы из родильного отделения. Он пришел с Соколовым.
- А где твой отец? - снова, уже почти приветливо, спросила Мария Валерьяновна.
- На войне… Мы третьего дня получили письмо: солдаты избрали его командиром полка.
…В те месяцы просил отца:
«Милый, дорогой папочка! Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:
1. Что думают солдаты о войне? Правда ли, говорят они так, что будут наступать лишь только в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию и когда им объяснят, за что они воюют?
2. Не подорвана ли у вас дисциплина?
3. Какое у вас, у солдат, отношение к большевикам, к Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы, так как всюду о них говорят!
4. Что солдаты? Не хотят ли они сепаратного мира?
5. Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает? И как вообще смотрят на текущие события?
Какой у большинства лозунг? Неужели «Война до победного конца», как кричат буржуи, или «Мир без аннексий и контрибуций»?
И, опасаясь, что отец не поймет, как ему все это важно, пояснил: «Пиши мне на все ответы по-взрослому, а не как малютке».
Ему тогда было тринадцать.
…Одним из первых поручений Марии Валерьяновны было отнести записку Софье Федоровне Шер. Он схватил листок и выскочил из клуба.
Софья Федоровна приняла его приветливо, прочла записку и сказала: «Ответа не будет». О н чуть не рассмеялся: Шер была невысокой полной немкой. Она очень правильно строила фразы и на редкость неправильно ставила ударения.
Лет десять назад Софья Федоровна приехала из Германии бонной. В Ярославле вышла замуж. Родилось четверо детей, это не помешало ей вступить вместе с мужем в революционную организацию. Организацию предали. В доме Шеров в Ярославле обнаружили склад динамита. Пятого своего ребенка Софья Федоровна чуть не родила в тюрьме, пока ей по многодетности не заменили каторгу ссылкой и не выслали под надзор в Арзамас.
Теперь Софья Федоровна помогала Гоппиус. Несмотря на смешное свое произношение, охотно и часто выступала на митингах. В речах и докладах ее была страстность. И ужасное произношение уже не смешило, а трогало: немка, а ругает «своего» Вильгельма, немка, а с нами…
Однажды зимой Софья Федоровна выступала в Стригулипских номерах. После митинга ее долго не отпускали. И она вышла на улицу, окруженная толпой. Он шел рядом с Софьей Федоровной. Его оттиснули. У перекрестка он изловчился и снова оказался возле нее. И тут его сильно и колко ударило в грудь. Он почувствовал, как прервалось дыхание, и схватился за бок ниже сердца. Сквозь верблюжью куртку просачивалось что-то теплое.
…Когда от испуга и боли пришел в себя, Софья Федоровна, по-прежнему окруженная толпой, была далеко впереди, а вверх по спуску, вдоль лавок, бежал человек.
Он посмотрел на свою руку - ладонь была в крови.
- Что с тобой?! - почти крикнула мама, которая, к счастью, оказалась дома.
- Не пугайся… Меня… после митинга… ударили ножом.
Рана оказалась небольшой: конец ножа уперся в ребро и только распорол кожу на боку. Мама ловко и быстро его перевязала.
Одетый в чистую рубаху (взамен испачканной кровью) и напоенный чаем, он впервые всерьез испугался: сперва за Софью Федоровну (удар, надо полагать, предназначался ей), а потом уже за себя.
В дневнике пометил: «Меня ранили ножом в грудь на перекрестке».
Конечно, интересней было бы записать все подробно, но в дневнике «Товарищ» для пай-мальчиков, который иначе именовался «Календарь для учащихся на 1917/18 учебный год», на каждый день отводилось всего две строки. И потому лишь добавил: «Был в Совете».
Он гордился, что спас, пусть нечаянно, Софью Федоровну, сравнивая себя с героями Степняка-Кравчинского, о которых читал в книгах отца, найденных на чердаке.
Конечно, теперь о н улыбался немного хвастливым тем мыслям, но и в июле семнадцатого, в пору победы реакции, когда в обычно переполненном большевистском клубе на Сальниковой вдруг осталось всего-навсего несколько человек, о н помог Галке спрятать литературу, бумагу и шрифты - то немногое, что удалось спасти за десять минут до обыска. И снова ощутил себя персонажем романа Кравчинского.
Правда, Галка, которому он помог все надежно укрыть, неожиданно спросил:
- Постой… Постой! А ты, брат, не того… не сболтнешь?…
- Что вы… Что вы! - испугался он. - Разве я - о ком-нибудь хоть что… когда-нибудь? Да я в школе ни о ком ничего никогда, когда даже в игре, а ведь это же всерьез…
- Ну ладно, ладно… кати… Эх ты, заговорщик!
НАЧАЛО НЕОБЫКНОВЕННОГО ВРЕМЕНИ
В сентябре семнадцатого возобновились занятия в реальном, но борьба течений и партий, которая шла на улицах и площадях, отчасти переместилась и в стены училища. После закрытия клуба ему кололи глаза: «Зачем с большевиками околачивался, зачем к 1 Мая над ихним клубом на крыше флаг вывешивал, почему на митинге отказался помогать Федьке раздавать листовки за войну до победы?»
Федька был его недавний приятель. Они разошлись в политических убеждениях. Из-за Федьки он чуть не попал в одну историю…
Еще летом он раздобыл себе небольшой маузер с двумя обоймами. Оружие привозили и продавали солдаты. «Нижегородский листок» печатал объявления: «Продается малодержанный револьвер с коробкой патронов». Ион носил короткоствольный плоский маузер в кармане брюк. Знал о нем только Федька - это когда еще дружили.
И однажды (он дежурил в классе и, выгнав всех в коридор, распахнул окно) вошел с тремя ребятами из школьного комитета Федька и потребовал сдать револьвер.
«Какой еще револьвер?» - прикинулся было он.
«Не запирайся, пожалуйста! Я знаю, что ты всегда носишь маузер с собой. И сейчас он у тебя в правом кармане. Сдай лучше добровольно или мы вызовем милицию…»
Он рванулся к двери - Федька преградил дорогу. Он ударил Федьку - на него навалились остальные. Кто-то пытался выдернуть из кармана его руку, которой о н крепко держал рукоятку маузера.
«Отберут… Сейчас отберут», - пронеслось в голове.