Теперь, стоя у могилы, она с затаенной улыбкой вспоминала чудачества брата. И эти воспоминания ее выручали из плена странных происшествий последних дней и ночей.
Спрятавшись между завесой и шкафами, Христиан ожидал рыжего охранника, который возился во дворе с садовым инструментом.
Наконец, заскрипели полы. Настороженно, словно предчувствуя опасность, шел охранник. От его внимательного взгляда не ускользнуло шевеление за ширмой. Он, не мешкая, набросился на Христиана, сцепив пальцы на его горле.
— Пусти, — прохрипел Христиан, опускаясь на пол.
Охранник отпустил, но лишь для того, чтобы вытащить Христиана из-за ширмы. После короткой возни Христиан утер кровавую слюну, поджал под себя ноги и притворился, что корчится от боли.
Самонадеянный охранник постоял над лежащим, упершись руками в бока и громко усмехнулся, раздумывая, стоит ли Христиана отпустить или подвергнуть наказанию.
Христиан тем временем собрался с духом и сбил охранника с ног. Тот поднялся довольно быстро для своих внушительных размеров, и Христиан был отброшен к стене. С грохотом полетели с полок горшки, чаши, кувшины; посыпалось, закапало их содержимое. Привстав с пола, Христиан, сжимая поврежденную правую руку, наблюдал за приближением противника. От широкого взмаха деревянным уступом Христиан увернулся и на одном дыхании нанес противнику удар в грудь. Голова последнего дернулась вперед. Христиан шагнул ближе и коротким ударом в живот отправил охранника в угол комнаты. Еще несколько сильных ударов кулаком и ногами заставили охранника молить о пощаде. Внезапно вбежавший в комнату человек обхватил Христиана со спины. Вскинув руки через голову, Христиан с яростью вцепился в волосы подоспевшей подмоге охранника. Едва разжались руки на груди Христиана, как он с разворота нанес мощный удар их обладателю. На пол с грохотом упал какой-то тяжелый железный предмет. Это был нож. Его широкое лезвие Христиан приставил к горлу охранника. Оружие зашевелилось под пальцами как живое, и Христиан почувствовал, что теряет самообладание и надо выпустить нож из рук, иначе он войдет в неповинную плоть.
Умывшись в воде старого садового фонтана, Христиан прошел через густые заросли, за погреба. Там ждал его охранник. Христиан ускорил шаги и резко оглянулся, поймав взгляд Юнны. Христиан обманулся лишь в том, что не граф сейчас смотрел ему вслед. Христиан не показал своего удивления, не задержался. Он все же не смог себе объяснить, почему ожидал увидеть графа на месте девушки.
Растерев в руках листья зверобоя, охранник собирал в щепотку травяное месиво и прикладывал к лицу, опухшему от побоев. Христиан расположился рядом. Из-под клетчатого пледа торчала его взъерошенная голова, на которой, несмотря на черный покров щетины, горели ссадины.
Тихим вкрадчивым голосом охранник поведал известные ему факты из истории графского семейства.
Итак, граф Генрих фон Зольбах. Он первым из отпрысков своего знатного рода взял на себя смелость и переселился на остров кладбища Ангелов, где в прежние времена его предки проводили охотничьи сезоны. Ходила молва, что жена графа, с их маленьким сыном, осталась в одном из графских имений. Причины ее отказа разделить участь мужа объяснялись просто. Об острове ходила дурная молва, как о проклятом месте.
Вскоре после разлуки с женой графа случилось несчастье.
Собирая ягоды в лесу, она запнулась о корягу и сильно ушиблась. Сельский знахарь навещал ее, и не выражал никакого беспокойства. Он высказывал свое убеждение, что дело идет на поправку и считал, что скорее страх, пережитый женщиной в момент падения стал причиной ее болезни. Но она вдруг умерла на рассвете дня, когда должна была подняться.
Граф, едва дошла до него страшная весть, перевез ее прах (прежде выкопав из свежей могилы) на островное кладбище, в склеп. Прислуга вдруг о братила в ним ание на то, что граф вернулся без сына. Конечно, никто не осмелился спросить в то время, но теперь граф на подобные вопросы говорит полную несуразицу. Судьба его сына, ныне взрослого (если не призвал его Господь раньше срока) покрыта тайной.
Черствость графа и невнимание к судьбе своего первенца идут вразрез с чередой его благодеяний. Скольких несчастных он спас, где словом, где поступком. Скольким помог перенести тяжкие невзгоды. Из уст в уста передают о некоем древнем проклятии рода фон Зольбах. Говорят, его сокрытый смысл покоится в камнях, зарытых на кладбище.
Один из далеких предков, во времена крестоносцев, участвовал в их походе за Гробом Господним. Константинопольские камни, привезенные крестоносцем (вернее не им, он скончался по дороге домой), привезенные кем-то другим, хранились и передавались из поколения в поколение. Они считались священной реликвией. Детей заставляли молиться на них, но лишь графских детей.
Как будто с тех времен и берет свое начало появление уродов. Они рождались беспрерывно, в каждом поколении, и недолгой была жизнь каждого из них. Недолгой и несчастной. Погребение, вслед за первым уродцем, совершалось на острове. До этого там хоронили своих псов охотники. Семейство считало недостойным хоронить уродов на своем родовом кладбище. Молва, прослышав об этом, назвала место захоронений кладбищем Ангелов.
Однажды, один из уродцев, узнав о своей участи, выкрал и закопал на кладбище Ангелов священные камни. Отмщение изгоев состоялось. Слава рода, в немалой степени связанная с камнями, и скорее даже заключенная в них, таким нелепым способом оказалась в одной земле, омытая со всех сторон водой, с проклятием рода.
Шло время. И граф Генрих фон Зольбах занялся поисками своего пропавшего сына. Вскоре он привез мальчика, болезненно бледного и хрупкого, ничем не похожего на графа. Был ли это его сын? Граф верил или притворялся, что верил.
Когда мальчик вырос и повзрослел, он привез в дом девушку, назвав ее своей избранницей. Поначалу выбором сына граф был удручен и не скрывал этого. Девушка оказалась не дворянских кровей. Но в чем нельзя было ей отказать, так это в обворожительной красоте. И граф смирился. Правда, его смирение зачастую принимало странные формы. То смех его душил до нескончаемого кашля, то уныние, и лицо его серело как пасмурное небо, то детские чудачества, в которых меры он не знал, и был наивен и жесток. Ничего не изменила даже внезапная (несмотря на преклонный возраст) смерть его отца, давно отошедшего от дел мирских и забот. Старика нашли в собственной спальне, в окружении крыс, которыми он обзавелся незадолго до смерти. Руками он сжимал горло, будто спасался от удушья. Распятие Христа раскололось в щепы… Хоронили его с тяжелым сердцем. Нас переполняли скорбь и тревога недоброго знамения.
Каков же был ужас и без того напуганных людей, когда при-шедши на утро после похорон, они нашли могилу разрытой, а гроб пустым. Люди со всей округи собрались на поиски. И самым неистовым и беспощадным к самому себе был граф, который забыл в те дни о всяком сне. Он бормотал никому не известные слова на непонятном языке и все бродил, неся над собой скрипевший фонарь. Еще лил дождь, и граф единственный не возвращался к костру немного просохнуть и выпить подогретого вина. Себя он не щадил, таким до этого его никто не знал.
Минуло дней десять, когда рыбаки, укрывшись от непогоды здесь, на острове Ангелов, обнаружили на кладбище труп приходского священника. Тело пастыря было подвешено на столбе… А в могиле, чуть присыпанный землей лежал старик. Страшно даже теперь думать о том, кто же мог такое совершить? За какие смертные грехи такая расплата?
Приход нашего священника, отца Мартина, пришел в запустение. Люди боялись выйти на улицы, лишь только наступали сумерки. Священники объезжали нашу местность стороной, и детей крестить ездили в другие земли. Все поверили в козни дьявола. Он затаился и ждал чего-то.
Граф постарел до неузнаваемости. Стал ворчливым, злопамятным. Он надолго уезжал на остров, и не возвращался на ночлег. Он ухаживал за могилой отца. Построил склеп на ней.
Бес все-таки проснулся… Проснулся в сыне графа. Никто не догадался, в ком таилась опасность. Ни бешенство, ни ложная унылость не проявлялись в том молодом человеке. Граф стал первым и последним, кто испытал на себе нападение беса. Обороняясь от неслыханно жестоких ударов, он проткнул живот сына кистью для писания картин. Несчастный захлебнулся кровью на руках отца. Причем, лицо его перекосилось и страшно было всем и, что памятно, холод установился в комнате. На устах покойного сохранилась жуткая улыбка. При последнем омовении старухи обратили внимание на то, что тело умершего имело цвет живого человека.