Писатель Лоринков стоит под каштаном, и в его глазах отражается центральная улица Кишинева, которая, в отличие от города, была всегда. Как направление. Вечный путь. Начинается легкий дождь. Лоринков нехотя возвращается в Молдавию 2008 года, чуть удивленно моргает, проводит рукой по лицу. Идет к арке Победы, — победы меняются, арка все та же, — чтобы задрав голову, посмотреть на часы и узнать, сильно ли он опоздает на работу. Всего-то пару часов, думает он и идет, почему-то, обратно к дереву. Поворачивается лицом к проспекту. Глядит в небо. Меня нет, думает он, нет меня. Я никто.
Писатель Лоринков приезжает в Москву и несколько минут стоит, оглушенный, возле станции метро, которая, наверняка, заканчивается на какую-нибудь «-стенку». Чертовы названия. Лоринков думает, что непременно напишет рассказ восстании гастарбайтеров в Москве, и как те, раздраженные московскими «-истенками», переименуют все станции метро. Да что там. Мне и самому доводилось на стройке работать, кокетничает он перед какой-то московской журналисткой и притворно негодует, хотя это предвидел, прочитав заголовок: «Молдавский писатель — я был гастарбайтером в Москве». Лоринков вздыхает. Он ждет машину и думает о паблисити больше, чем следовало бы: впрочем, никакого другого занятия у него сейчас, 7 сентября 2008 года, нет. А, рассказ. Непременно назначу себя там маршалом повстанцев, не без юмора думает склонный к лести Лоринков и, — глядя на подъезжающую иномарку, — забывает об идее, чтобы вспомнить через год. «Последний день войны». Так он будет называться и у Лоринкова нет особой уверенности, что это название до него никто не использовал, но что поделать, заголовки это его беда. «Я пришел плюнуть на ваши могилы». «Кровавый спорт». «Семь мертвых гомосеков». Целый сборник рассказов с названиями, которые уже были, а повесть «Война начнется вчера» звучит совсем как советское кино. Лоринков пожимает плечами. Здравствуйте, говорит он, усаживаясь в машину, присланную устроителями Московской Международной Ярмарки выставки 2008 года под Патронажем Правительства Российской Федерации и Мэрии Москвы, и всю дорогу треплется с водителем о родине. Я ведь из Кишинева. Да ну, говорит Лоринков, и они с водителем разговаривают — Москва большая, и Лоринкова поражает то, что они едут два часа, этого времени ему было бы достаточно для того, чтобы покинуть Молдавию и попасть в Румынию, например, — о Долине Роз, и проспекте Штефана, об озерах, о зелени и вине. Стандартный набор. Как и все эмигранты, водитель ностальгирует и Лоринков не без язвительности предлагает ему поменяться. Только чем? Жизнями, — думает Лоринков, — он бы не хотел, проблема только в месте, в котором он находится, в Кишиневе, который ему, пожалуй, опостылел. А вот, говорит водитель. А как-то. А помню. А еще. Как же. Ну да, кивает Лоринков, и голова его склоняется все ниже. Почти засыпает. Он любит покидать город, ему нравиться попадать в незнакомые места — незнакомое для него то, где он не может с закрытыми глазами найти дорогу, — и чувствовать себя чужим. Император чужаков. Вот он кто я, думает писатель Лоринков, которого привозят, наконец, сквозь все ужасные московские пробки — что вы, это еще ерунда, через пробки мы бы не попали вообще, говорит водитель, — довозят до гостиницы, где он остается, наконец, в любимом своем состоянии. Одиночество. Он облегченно вздыхает и потягивается. Жена писателя Лоринкова синхронно с ним вздыхает, и отправляет с кухни сына, который, после полутора часов ожесточенной возни, справляется с кусочком бифштекса и половинкой яйца. Мальчишка не ест. Будь дома муж… Впрочем, будь дома муж, мальчишка все равно бы не ел, трезво оценивает воспитательные способности писателя Лоринкова жена. В доме тихо, сын возится в детской комнате с игрушками, которые ему надарили на недавний день рождения, и телефон на стойке между кухней и комнатой вибрирует от полученного сообщения. Долетел, значит. Писатель Лоринков раздевается и ходит по номеру: к счастью, здесь есть ванная с горячей водой и штопор, и больше ему ничего не нужно, так что Лоринков с удивлением просматривает листы на столе у окна. Программа ярмарки. Лоринков пожимает плечами, и изучает расписание, хотя понятия не имеет, зачем он здесь, это, должно быть, загадка и для самих устроителей. Позвонили из посольства. Писателю Лоринкову пришлось пойти туда в обеденный перерыв — к красивому большому зданию рядом с медицинским университетом, его первый камень заложил пошатывающийся после Криковских подвалов Ельцин и спаивавший его, как молдаванину и положено, президент Лучинский, — и он получил там папку. С приглашением. Уважаемый Владимир Владимирович, было написано там, а дальше Лоринков не помнил, потому что не взял с собой бумажку, а просто переписал время и название гостиницы, а еще место, где следует получить деньги на билет. Фестиваль начинается завтра. В номере пахнет черникой. Это Лоринков, опытный холостяк, который в незнакомом помещении ищет ванную, туалет, и холодильник, а еще самое удобное место для сна, — и еще он некстати думает, что никогда больше не женится, как бы дальше не сложился его брак, — находит поблизости супермаркет с названием, сразу вылетевшим у него из головы. Долго ходит между полками, наслаждаясь. Дитя перестройки, Лоринков не застал советского изобилия семидесятых годов, он любит, когда еды вдоволь. Здесь — много. Лоринков набирает полную корзину, и успокаивается, благоразумно решив не рассказывать об этом жене, которая и так негодует из-за пятидесяти килограммов макарон в чулане, но ведь это запас, что она понимает. Карман не тянет. По магазину прогуливаются вялые женщины с «акающим» акцентом, который, впрочем, Лоринкова лишь умиляет. Не позвонить ли тете-москвичке? Но эту мысль он гонит — сразу же за мыслью прикупить пакет дорогущей свеклы в вакууме, — потому что оживлять мертвецов следует лишь пророкам. А он всего лишь писатель. А тетка для него метафизический мертвец, они не разговаривали почти двадцать лет. Ко всему еще он и бывший писатель, о чем, впрочем, не догадывается Федеральное агентство по делам печати и книгоиздания при Правительстве Российской Федерации. Кто у них там главный. Спустя год главным у них становится уважаемый Владимир Владимирович — не Лоринков — и уже он заходит в тот самый магазин, по соседству с которым жил он, Лоринков. Писатель радуется. Ира, Ира, кричит он жене, которая в ванной сушит волосы феном, ты посмотри только, Путин зашел в тот самый магазин, где я жил. Фен шумит. Лоринков говорит все это раз пять, прежде чем жена услышит, а когда она услыши