Бендерская крепость считается воротами Черного моря, и молдаване много лет еще будет жить в стране, юг которой омывает соленая вода, пока карту не перекроит Хрущев. Отдадут украинцам. Молдавия замкнется в пределах внутреннего кольца Бессарабии, и единственным водным курортом края станет городок Вадул-луй-Воды, который будет работать даже в 1992 году, во время гражданской войны. Штурм Бендер. До начала восемнадцатого века крепость стоит высоко, глядит далеко и считается вполне себе — по местным меркам, — неприступной, пока сюда не приходят русские. Те шутить не любят. Бендерская крепость оказывается вполне себе приступной, что выясняется, когда сюда, в 1709 году, прибывает — еле держась в седле — украинский гетман со странным именем Мазепа. Турки недоумевают. Но раз уж это враг русских, то почему нет, и ворота крепости открываются, и Мазепа въезжает во двор, где его снимают с коня. Очень чешется. Ночами кричит, лекари говорят, что это какой-то жар под кожей, а среди крестьян ползут слухи о том, что гетмана вши заели за измену Белому Царю. Очередной Колчак-паша входит к гостю, справляется, нет ли необходимости тому двигаться дальше, в Стамбул, на что Мазепа отвечает, что как только выздоровеет… Не выздоровеет. Изменник умирает здесь, глядя в небо над Днестром, но не видя реки, огороженной от него толстыми стенами, и когда к крепости прибывают посланцы русского царя и требуют выдать тело Мазепы, турок отказывает. Русские грозятся. А, говорит небрежно Колчак-паша, скорее воды Днестра потекут вспять и небо упадет на Землю, чем вы, неверные, возьмете штурмом эту неприступную крепость. Русские уезжают. Паша скалится. Пишет письмо султану, расписывает все в подробностях, повелитель доволен. Фраза становится крылатой. Восток дело тонкое, говорит красноармеец Сухов своему помощнику, красноармейцу Петрухе, и тот кивает. Скоро коменданты всех крепостей Османской империи по ее периметру начинают отвечать противнику, предлагающему сдачу, этой фразой. Скорее Тигр потечет вспять… Скорее Кура потечет вспять… Скорее небо Египта упадет на его пески… Скорее небо Албании упадет на… Скорее Евфрат потечет… Султан доволен. Делай что хочешь, а говори красиво. Восток, раздраженно пожимает плечами русский офицер Суворов, которому под стенами Измаила доставляют ответ коменданта крепости. Скорее Дунай потечет вспять, и небо упадет на землю, чем стены этой неприступной крепости будут взяты твоими войсками, неверный. Суворов смеется. Примерно то же самое, — велит передать он в ответ, — доводилось мне слышать от коменданта крепости Бендеры, которые были взяты, и, знаешь, комендант, ни Днестр не потек вспять, ни небо не рухнуло на нас в тот день. Командует приступ. Измаил горит, это пылают вязанки хвороста, брошенные под стены, по которым солдаты лезут наверх, и наибольшее восхищение вызывает у всех валах-волонтер, который будто бы в огне не горит, и утверждает, что это у них семейное, будто бы турки во время набега на село пытались сжечь его отца, но тот играл в колыбельке, охваченной пламенем, как ни в чем не бывало. Суворов не верит. Он человек прагматичный, настоящий европеец, поэтому и бьет азиатов так, что пыль за ушами трещит, а уж чего, а пыли в Бессарабии много. Гроза турок. Спустя год после смерти Мазепы стены крепости недоуменно встречают войска короля Карла Двенадцатого, это немногочисленные остатки войска, разгромленного под Полтавой. Мы сами с Полтавщины, — говорит Лоринкову бабушка с ужасным акцентом, и он морщится, — неужели нельзя было за сорок лет жизни не в глухой украинской деревушке научиться разговаривать по-русски правильно. Яблука, черт побери. Карл Двенадцатый хорохорится. Колчак-паша прикрывает веки, и молча кивает, чтобы ворота открыли, это ведь союзник, пусть отъедятся, отоспятся, и снова идут на русских, ему же меньше забот. Шведы буянят. Пьют, задирают гарнизон, но у Колчак-паши инструкции и он им подчиняется, поэтому неизменно любезно улыбается молодому, но седому королю. Приходит письмо. Колчак-паша читает его, и той же ночью, собрав солдат, нападает на шведов, чтобы уничтожить войска, и взять Карла в заложники, ну, мало ли что. Король хорош. Отменно дерется и прекрасно соображает, так что битва за два дня проиграна, и Колчака-пашу спасет лишь то, что прибыло подкрепление, швед понимает, что его немногочисленный корпус раздавят. Заключают перемирие. Карл Двенадцатый лежит в саманном домике у крепости, и отдыхает, а вовсе не буянит, как пытается представить русский автор исторических детективов Валентин Пикуль, который описывает Бендерское сидение в какой-то своей книге. Романисты все выдумщики. Лоринков кивает. Карл отдыхает. Крепость заполняется людьми, но но не в цветастой форме солдат начала восемнадцатого века, это жители Молдавской ССР. 1972 год. Смотри, дорогая, говорит начинающий стареть, но вполне еще благообразный мужчина в брюках модного кроя, и жена в сарафане презрительно морщится, осматривая ядра, застрявшие в стене, которые вызывают у мужа такой восторг. Артиллеристы бывшими не бывают. Неподалеку скучает рослая девушка, блондинка, явно дочь. Дедушка Третий вывез семью на выходные. Со стены смотрят на Днестр Папа Первый и Мама Первая, они уже держатся за руки, потому что познакомились два месяца назад, и приехали сюда, чтобы в тишине побродить по крепости, нацеловаться здесь, а может и еще чего, да только попали на какое-то празднование какой-то годовщины, так что в Бендерах полно народу. Воркуют, голубки. На поле у крепости сходятся шеренги в роскошных мундирах, трещат ружья, дым застилает пейзаж. Это шведы дают бой русскому отряду, спешно прибывшему к Бендерам, чтобы захватить шведского короля Карлуса. Раны страшные. Это еще не милосердное оружие двадцатого века, так что пуля разворотит живот, и пиши пропало, впрочем, во времена архитектора Синана было еще хуже, любое огнестрельное ранение означало смерть. Папа Первый рассказывает. Мама Первая глядит на него с восхищением, такой умный, такой образованный, да еще и журналист, звезда республиканская, как же ей повезло, все общежитие завидует, кто бы мог подумать, что детдомовке так повезет, но вот как раз поэтому-то может, и повезло. Их тайна. Мама Первая знает, что Папа Первый тоже сирота, родителей не помнит, те от него отказались очень давно, но все это не имеет значения, потому что теперь у него есть я. Любовь жжет. Блондинистая крыса, которая приехала с папочкой и мамочкой, глядит на Никиту Бояшова со смесью пренебрежения и интереса — как умеют только представители «золотой молодежи», которой у нас, конечно, нет, наша «золотая молодежь» на БАМе и целине, — и Мама Первая заслоняет его бочком. Она-то простая. Мама Первая просто не в состоянии оценить то, насколько она хороша. Папа Первый видит. Пусть платьице простое, ромбовидное, по моде тех лет, зато фигура такая, что трудно представить себе эту девушку ломким, как спичка, ребенком, умирающим от голода на кишиневской улице. А ведь было. Сейчас Мама Первая не может смотреть в телевизор, когда там показывают эфиопских детей, таких жалких, таких голодных. Блондинистая сучка пялится. Кровь с молоком. Уж этим-то, республиканской элите, не дано знать, что такое мучения простых людей, а что элита, видно по машине. Что такое Сибирь, что такое голод, что такое… сучка отводит взгляд. Берет папашу под руку и, деля его с мамашей, убирается, наконец. Мама Первая переводит дух. Папа Первый глядит на верх крепости. Там появляется парень в старинной русской форме и водружает, под приветственные возгласы толпы, почему-то андреевский флаг. Граф Панин восторженно аплодирует, велит одарить удальца десятком червонцев, и казаки одобрительно лыбятся, значит, и им перепадет. Куш-то сорвал наш. Емелька, из Пугачевых. Статный казак, первым водрузивший знамя на стене Бендерской крепости, он держится около знамени до самого конца штурма, исключительно из корысти — чтобы никто другой не посягнул на награду. Держи, братец. Благодарствуе
66