Станичные головы ответ держали перед воеводой за большие участки границы, под рукой имели отряды до полутораста сабель. Зато и бремя ответственности на них лежало непомерное.
Коробьин чел Устав не торопясь: поспешишь — людей насмешишь, а тут дело важное. Из града столичного весть пришла, будто крымский царь Казы-Гирей на своей правде, на чем шерть дал два года назад, не устоял, разорвал с государем русским. Вперед миру быть не хочет, а намерен идти на государевы украины. Из иных польных городов гонцы бают, что-де на поля ходят крымские татарове и станичников и сторожей громят, а татарове конны и цветны, и ходят резвым делом, одвуконь, и чают их от больших людей.
Ногаи тоже воруют. Государь Борис Федорович поддерживает распрю внутри Большой Ногайской орды, доставил туда из Москвы Янарослана-мурзу, наиглавнейшего соперника князя Иштерека, и велел им жить в мире и кочевать вместе. Оттого Иштерек на Русь злобствует и саблю точит. Войско не шлет, ан ватаги разбойные подбивает за дуваном на земли государевы бегать. Не зря Разрядный приказ вызвал из градов и собрал на границе две с половиной тыщи казаков. Так что без станичников теперь — как без ушей и глаз. Вдруг охулка выйдет, да узнают, что плохо объяснил проведчикам, как службу нести — не миновать опалы! Береженого и бог бережет.
«По государеву, цареву и великого князя Ивана Васильевича всея Руси приказу, боярин князь Михайло Иванович Воротынской приговорил… о всех украинных о дальних и о ближних, и о месячных сторожех, и о сторожех из которого города к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожах и из которых городов и по скольку человек сторожей на которой стороже ставити, которые сторожи были б усторожливы от крымские и от ногайские стороны… чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили…» [4]
Казаки помоложе, коим внове было выбираться на простор степной, внимали с радением: пригодится. Опытные же позевывали в кулак, но так, чтобы голова не заметил. Семен Иванов брюзжал про себя: ехать уж больно не хотелось. Шутейное ли дело за две седмицы одолеть полтыщи верст по глухой степи в поисках ворога лютого. Тяжко. Да и сердцем болеть стал он, жаба грудная все чаще дышать не дает.
«Стояти сторожам на сторожах с конь не сседая. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кашу сварити, и тогды огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневати… Сзади крымских людей на сакмы ездити и по сакмам и по станам людей исмечати, да с теми вестми и в другой раз отослати ж своих товарищев в те городы, в которые ближе, чтоб перед воинскими людми в государевы украинные города весть была ранее…»
…Ох, не надо б сейчас в станицу ехать. Гибельно. Худые дела на Руси долгонько уж творятся. Недород, людишки три лета подряд гинули от глада и мора, треть царства Московского вымерла. Отряды разбоев, у коих головил какой-то Хлопко, объявились да побиты в прошлом годе были. У ляхов, глаголют, убиенный царевич Дмитрий Иоаннович воскрес, возжаждал войной идти на незаконного царя Бориса, отцовский престол возвертать. И служба охранная пограничная справляется ныне с небрежением. Ратников мало, припасу боевого и того меньше, жалованья служивым не платят. Не шлют из Москвы ни пополнений, ни хлебов, ни денег. Не до того.
Не люба Семену поездка эта, да поджиться хочется: оскудел он. Казак — и не крестьянин, и не дворянин. Сеет мало, времени нет из-за службы. Слуг на служнем наделе али деловых (для дел), людишек кабальных не имеет. Живет государевым пожалованием. Промыслы рыбьи ли, охотничьи, добыча с боя — единое подспорье хозяйству. А жалованье какой год казна зажимает. Службу же исправлять воевода заставляет и на десятинной пашне барщину нести. Триста десятин отрезали из земельных дач местным казакам и стрельцам, так и пришлось их пахать всем миром. Когда же свои десятины обрабатывать?
Сторожам же воевода хошь не хошь сразу платит из царева кошта. А если дары ему поднести, то совсем не худо платит. Устав приговаривает: «…станичным головам, которые ездят на поле в станицы, давати проезжего по четыре рубли, а детем боярским, которые ездят с ними в станицы, …по два рубля человеку».
Сам-четыре я с сыновьями восемь червонцев-лобанчиков [5]обрету, да за коников ишшо… Семен спрятал довольную улыбку под окладистой бородой, вспомнив о выгодном дельце, которое сумел провернуть. Станичники нуждались в отличных конях, поэтому воеводам украинных городов предписывалось «смотрити накрепко, чтоб у сторожей лошади были добры и ездили б на сторожи о двуконь, на которых бы лошадех мочно, видев крымских людей, уехати, а на худых лошадех однолично на сторожи не отпущати». Служивых, не имевших своих хороших скакунов, обеспечивали станичные головы.
Григорию Коробьину, приятелю давнему и испытанному, поднес Семен мзду, дабы тот повелел выдать добрых коней, яко безлошадным, сотнику Иванову и трем сыновьям его, кои в станицу вызвались ехать. Сделал Коробьин вид, будто не ведает, что своих-то двух жеребцов, мерина да трех кобыл Семен загодя продал с выгодой.
Ан еще задумку обсудил с головой Семен. Третьего дня перед отправкой на границу весьма дорого оценил ему Коробьин имущество, которое Ивановы с собой брали.
Имелась в Уставе зацепка хитрая: «А на которую станицу или на сторожей разгон будет и лошади их и рухлядь поемлют, и за те лошади и за рухлядь по воеводским отпискам и по ценовным опискам платити деньги». Так что Семен кое-какое оружие и одежду-лопотину, что держал для продажи, включил в списки, но с собой брать не стал, а тут же сбыл. Коробьин обещал оплатить потом из государева кошта все добро, якобы утраченное при вражьем разгоне.
Не к лицу бы сотнику казацкому, верному слуге цареву, испытанному ратоборцу, казнокрадствовать. Дак ведь попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Все берут на лапу, тем и живут. Всяк подьячий любит калач горячий, земля любит навоз, лошадь овес, а воевода принос. И в столице государевой в приказ любой не ходи с одним носом, ходи с приносом. Тот добр дворянин, что ездит не один, а с дарами. Ибо золотой молоток и железные запоры отворяет, серебро и булат переедает.
Вона сколько пословиц народ придумал, потому как жизнь правдиво описывают…
А я-то, скажи на милость, не за безделку лобанчики получаю, не чужой кровушкой живу, свою собственную пролить готовлюсь. В Дикое поле иду в самое опасное время — в разгар лета.
Навершные (верховые) дозоры обычно разъезжали по украйне с апреля по ноябрь. Однако, бывало, срок продлевали «доколе и снеги укинут», потому что лишь глубокий и устойчивый снежный покров уменьшал опасность набегов.
Сторожи стояли с весны шесть недель, с осени по месяцу. Станицы бороздили Дикое поле с апреля по декабрь по две недели каждая, а то и дольше.
Коробьин закончил честь Устав, кивнул Иванову — мол, прощевай, сотник, все будет, как уговорились, и ушел в избу. Поджидавший поп благословил станицу, дал каждому приложиться к иконе и распрощался. Исповедывать, отчитывать молитвы не стал. Все уже накануне вечером побывали в церкви, за ночь вряд ли грехами обрасти успели, разве что плотским, да за этот господь простит…
Можно было бы отправляться, и все же Семен не торопился. Оглядел свою ватагу. Трое сыновей — Глебка, Сафонка, Михалка — и двое чужих, Матфейка Афанасьев да Ширяйка Ржевский, чада старых товарищей-казаков.
Еще раз тщательно обследовал снаряд воинский, корма. Каждый ехал одвуконь, имел во вьючных мешках толченое просо, свинины соленой изрядный кус, узелок с драгоценной солью. У Ивановых, кои в Воронеже считались не из бедных, соль была смешана с перцем. Войлок для защиты от дождя и ветра, топор, огниво, ремни, медный горшок, запас лука, чеснока, сухари и мука. Ее можно намешать с водою, и получится тесто-толокно, которое едят сырым. Немного овса — для лошадей, а при нужде можно и себе сварить. Лучины еще наскепали-накололи. Пригодится.
4
Здесь и далее цитируется Устав сторожевой службы от 16 февраля 1571 года, который определял порядок охраны Руси от татарских набегов.