Потомство ни о какой медицине уже не помышляло.
Сын немецкого доктора, Александр Иванович, женатый на Елизавете Петровне фон Геринг, заметно поднял и укрепил благосостояние рода. Доверенный человек Николая I, управлявший его личной канцелярией, он достиг высшего чина – действительного тайного советника, приумножил угодья и капитал и отошел к праотцам, окруженный многочисленным семейством.
Из сыновей его наиболее преуспел Лев Александрович. Окончив Училище правоведения (однокашник Победоносцева и Ивана Аксакова), женился на необыкновенной красавице – Ариадне Александровне Черкасовой, дочери новгородского губернатора, и занялся карьерой. Дослужился тоже до высоких чинов, занимал должность вице-директора Таможенного департамента, владел двумя домами в Петербурге, дачей на Петергофской дороге и поместьями в Ямбургском, Гдовском и Лужском уездах. Был чопорен, замкнут, франтоват, женолюбив, маниакально мелочен и скуповат. Под конец впал в умопомешательство.
Странным образом черты его красивого холодного лица, обрамленного благообразными бакенбардами, передались, через поколение, внуку-поэту. Люди, знавшие Александра Блока и имевшие случай увидеть изображение Льва Александровича в возрасте тридцати примерно лет, поражались удивительному фамильному сходству: «Вылитый дед».
Старшим сыном Льва Александровича был уже известный нам Александр Львович. Он один переступил через семейную традицию – пошел по ученой части. И вообще он оказался в своей благополучной, респектабельной, чиновничьей семье настоящей белой вороной. Еще студентом ушел из дома, отказался от хорошо налаженного, сытого барского уклада, жил уроками, а впоследствии с какой-то одержимостью расшатывал и в конце концов совершенно разрушил свой быт.
В автобиографии поэта об отце сказано немногословно, но многозначительно: «Судьба его исполнена сложных противоречий, довольно необычна и мрачна». И еще: «…во всем душевном и физическом облике его было что-то судорожное и страшное».
Это был человек блестящий и жалкий, привлекательный и отталкивающий, наделенный редкими дарованиями и диким, жестоким характером, с мятежными порывами и болезненными падениями, с тяжелой, истинно трагической судьбой.
Он был очень умен и образован, владел по меньшей мере шестью языками, поражал необъятностью знаний и независимостью воззрений, в которых причудливо совмещались беспощадный позитивизм в духе семидесятых годов с запоздалым романтизмом, скептическое отношение ко всякого рода метафизике – с резким неприятием материалистических идей. Он воплощал в себе тип ученого-искателя, стремившегося проложить в своей науке – государствоведении – новые пути, но роковым образом нисколько не преуспевшего в этом деле.
Научное наследие Александра Львовича мизерно – две небольшие книжки и литографированные лекции. Да и они остались почти незамеченными.
Магистерская диссертация «Государственная власть в европейском обществе» (1880), посвященная анализу политической теории Лоренца Штейна и «французским политическим порядкам», поначалу была приговорена цензурой к сожжению (спасли ее не без труда). В ней сказались владевшие в ту пору автором своеобразные анархо-максималистские настроения, доставившие ему в обществе репутацию радикала и богоборца. Стоит отметить, что в своей первой книжке А.Л.Блок поднялся до понимания того, что «общий ход социальной политики определяется экономическими условиями» и непримиримыми противоречиями интересов пролетариев и капиталистов.
Но уже во второй своей книге – «Политическая литература в России и о России» (1884) – А.Л.Блок совершил крутой поворот: ядовитая критика западных буржуазно-капиталистических порядков обернулась пропагандой идеи просвещенного абсолютизма как испытанного палладиума царской, дворянско-помещичьей России, вернейшего залога самобытного развития ее исконных государственных начал и национальной культуры.
После этого А.Л.Блок ничего не печатал (несколько мелких заметок – не в счет) и более двадцати лет трудился над сочинением «Политика в кругу наук». Это была грандиозная в самом замысле попытка построения некоей целостной философской системы, в основе которой лежала оригинальная классификация наук. Утверждая первенство знаний гуманистических над естественнонаучными, Александр Львович, при всей своей аристотелевской эрудиции, вынужден был надолго погрузиться в изучение далеких от него дисциплин – математики, физики, биологии.
Труд всей жизни остался незавершенным – и не только потому, что автор поставил перед собой в сущности необъятную задачу, но и потому, что в каждом случае он судорожно искал единственную, в его понимании, предельно сжатую форму изложения мысли и вдобавок пытался обрести особую музыкально-ритмическую структуру всего сочинения. Александр Львович был настоящим мучеником стиля и даже в деловых бумагах, не говоря уже о лекциях, которые он обрабатывал из года в год, заботился о музыкальности языка. Поставив себе в образец Флобера, более всего стремился к лапидарности. Работая над главным своим сочинением, бесконечно переделывал написанное, сжимая страницу до одной строки, а фразу – до одного слова, – так что изложение в конце концов превратилось в некий шифр, недоступный никому, кроме автора. После смерти Александра Львовича ученики его не смогли опубликовать оставшуюся рукопись хотя бы частично.
Собственно научной деятельностью интересы и запросы А.Л.Блока далеко не исчерпывались. Натура его была артистическая. Искусство занимало в его духовном мире место громадное. В молодости он писал и даже печатал стихи, и будто бы ему стоило немалого труда прекратить эти опыты, отвлекавшие от ученых занятий. В литературе его кумирами были, кроме Флобера, Шекспир и Гете, Достоевский и Лермонтов. Стихи любимых поэтов он помнил наизусть. Музыку любил страстно и сам был пианистом, умевшим блеснуть мастерским исполнением Бетховена, Шопена и Шумана.
В ту пору, когда Александр Львович появился на сцене, еще ничто не предвещало его мрачного будущего.