Как, должно быть, Марии одиноко! Ей давно пора сочетаться браком с каким-нибудь прекрасным заморским принцем, нарожать ему наследников и дать Англии надежного союзника. Вместо этого ее гоняют из одного отдаленного владения в другое, то приближают, то отдаляют, то признают, то объявляют незаконнорожденной… Никто не представляет, что с ней делать, и меньше всего ее отец.
— Вы еще придерживаетесь истинной веры? — спрашивает Мария едва слышным шепотом, хотя в спальне нет никого, кроме Маргариты, которая смущенно прячется у Екатерины за спиной. — Я знаю, что ваш брат, сестра и ее супруг — сторонники реформы, однако вы долго были замужем за северным лордом, а на севере крепко держатся за старую веру.
— Я верую так же, как король, — осторожно отвечает Екатерина. Как обстоят дела с верой на севере, она знает слишком хорошо и до сих пор не может забыть грубых рук Мергатройда и запаха его немытого тела.
— Так же, как мой отец… — повторяет Мария. — В душе он все еще католик, хоть и порвал с Римом. Ведь правда, Екатерина?
Та едва слышит — перед глазами у нее стоит страшный мертвый взгляд несчастного младенца, напоминающий о его бесчестном происхождении. Взяв себя в руки, Екатерина отвечает:
— Да, миледи, вопросы веры утратили былую ясность.
Ей ненавистна собственная уклончивость; она понимает, что ничем не лучше остальных вероломных придворных, однако сказать прямо, насколько близка ей новая вера, — значит разочаровать Марию, а у той вся жизнь — череда разочарований, и Екатерина не хочет прибавлять к ним еще одно, даже если ради этого приходится скрывать правду.
— А жаль, а жаль… — бормочет Мария, рассеянно пощелкивая четками. — Что ж… Это, стало быть, ваша падчерица?
— Да, миледи. Позвольте представить вам Маргариту Невилл.
Маргарита делает неуверенный шаг вперед и приседает в глубоком реверансе.
— Подходите ближе, Маргарита, садитесь. — Мария указывает на скамеечку рядом с собой. — Сколько вам лет?
— Семнадцать, миледи.
— Семнадцать! У вас уже наверняка есть жених?
— Был, миледи, однако скончался.
Ответить так ей велела Екатерина. Не стоит упоминать, что жених Маргариты был повешен в числе прочих участников Благодатного паломничества.
— Значит, мы подыщем замену! — И не замечая, как побледнела Маргарита, Мария продолжает: — Помогите вашей мачехе меня одеть.
Месса длится целую вечность. Маргарита нетерпеливо ерзает, а Екатерина погружается в воспоминания о дерзком взгляде Сеймура, о его необычных глазах цвета барвинка. Эти мысли беспокоят ее, заставляют напрягаться всем телом, и она силой принуждает себя думать о нелепом страусином пере, о хвастливости и несдержанности Сеймура — только так удается вновь сосредоточиться на мессе.
Хрупкая леди Мария едва удерживает на руках малышку, которая, в отличие от нее, пышет здоровьем и оглашает своды громкими рыданиями, способными отпугнуть самого дьявола. Мессу проводит епископ Гардинер. Его круглое оплывшее лицо словно вылеплено из воска. Епископ говорит подчеркнуто медленно, коверкая латинские слова, а Екатерина представляет, как он запугивал ее сестру на допросе, и думает о вывихнутом пальце мальчика-певчего. В последние годы Гардинер подбирался к королю все ближе, и теперь тот прислушивается к нему не меньше, чем к архиепископу.
Новорожденная девочка, покрасневшая от криков, умолкает только после окропления святой водой, словно из нее изгнали дьявола, и Гардинер самодовольно улыбается, будто сделал это лично, а не с божьей помощью.
Король на крестинах не присутствует, и лицо Ризли, похожее на мордочку хорька, выражает явное беспокойство. Он без конца шмыгает носом, бросает тревожные взгляды на дверь и рассеянно похрустывает суставами пальцев в такт монотонному голосу епископа. Глядя на Ризли, трудно поверить, что это действительно лорд-хранитель Малой печати, который, по слухам, на пару с Гардинером держит в подчинении всю страну.
Отсутствие короля может значить многое. Его непостоянство известно, и даже если лорд-хранитель Малой печати повелевает Англией, он не властен над симпатиями короля. Кому, как не Ризли, это понимать — ведь он был одним из приближенных Кромвеля[16], однако сумел вовремя откреститься от этой связи, когда повеяло новым ветром. Верность не относится к числу его достоинств.
По завершении церемонии все следуют за леди Марией, которая, едва держась на ногах, цепляется за руку Сюзанны Кларенсье. Придворные в длинной галерее расступаются, пропуская дам. Заметив в толпе Сеймура, две юные фрейлины глупо хихикают, а он улыбается и с картинным почтением машет перед ними своим нелепым страусиным пером. Екатерина отводит глаза и делает вид, что ее захватила речь пожилой леди Баттс о невоспитанности нынешней молодежи, безвкусии современной моды и пренебрежении сумптуарными законами — не то что в былые времена, когда люди умели проявить уважение к старшим. Сквозь гомон доносится голос Сеймура — он окликает Екатерину по имени и говорит какие-то комплименты ее украшениям, наверняка неискренние. Она бросает в его сторону мимолетный взгляд, слегка наклоняет голову и вновь отворачивается к ворчащей леди Баттс.
16
Томас Кромвель (ок. 1485–1540 гг.) — идеолог Реформации, бывший лорд-хранитель Малой печати (1536–1540 гг.), государственный секретарь и главный министр (1534–1540 гг.). Попал в немилость Генриха VIII и был казнен.