Отец и крестный мальчика - прохвосты; часы, хотя мальчик этого не знает, явно краденые. Они только тогда исчезают из жизни героев, когда непреклонный маленький якобинец швыряет их в реку, причем падает в нее сам и чуть не тонет".
Может быть, Э" Уилсон и впрямь проник в самую суть того, что хотел сказать Тургенев своим прелестным рассказом - менее весомым, чем "Пунин и Бабурин", зато часто искрящимся милой веселостью, столь редкой у ее автора? Надеюсь, это не так, потому что мне неприятно думать, будто произведение, которое, по всей видимости, целиком движется изпутри, приведено в движение извне - желанием прочесть мораль. Полагаю, это не так, потому что первое, что должно броситься в глаза критику, это упомянутая коллизия Дон Кихот - Гамлет, которые представлены здесь молчаливым, сдержанным старшим мальчиком, Давыдом, и более поэтическим по складу души младшим - Алексеем, от имени которого ведется рассказ. Как всегда у Тургенева, ведомым является Гамлет. Есть в "Часах" и вторая сюжетная линия: история любви Давыда к маленькой парии Раисе, живущей с разбитым параличом и почти лишившимся речи отцом и глухонемой сестренкой. Благородные усилия Раисы (которые мы видим глазами влюбленного в нее Давыда) прокормить своих немощных родственников и волшебная история ее любви к Давыду - история, слегка окрашенная грустью, оттого что рассказчик, искренне преданный Давыду и восхищающийся его мужеством и бесстрашием, сам принадлежит к породе Гамлетов, колеблющихся перед каждым, даже крошечным, решением, - умело развернуты вокруг происшествий с часами, дешевыми часами, предметом настолько обыденным, что только диву даешься, как могли они послужить связующим звеном между такими сложными характерами. Что же до рассуждений Э. Уилсона по поводу исчезновения часов из жизни героев, то в них отсутствует упоминание о том обстоятельстве, что рассказчик заканчивает свою историю словами: "Но в потаенном ящике моего письменного стола хранятся старинные серебряные часы с розаном на циферблате; я их купил у жида-разносчика, пораженный их сходством с часами, некогда подаренными мне моим крестным отцом.
От времени до времени, когда я один и никого к себе не жду, я вынимаю их из ящика и, глядя на них, вспоминаю молодые дни и товарища тех дней, безвозвратно улетевших..."
Что ж, прикажете считать, что рассказчик хранит в ящике своего стола "устаревшую социальную систему"?
Или, может быть, проводит время, любуясь "гнилостью старой Руси"? Ну уж нет. А мораль этой истории - если вообще можно говорить о том, что Тургенев преподносит нам какую-то мораль, - скорее всего та, что содержится в многократно осмеянных, чуть ли не презираемых строках:
Дитя, будь добрым, умным, благородным,
Будь справедлив в делах своих и горд,
И будет путь твой к Вечности свободным,
Как мощных струн аккорд.
[Пер. Г. Усовой]
"Старые портреты" - пожалуй, величайший из всех тургеневских рассказов; право, если бы мне пришлось выполнять дурацкое задание - "назовите лучший в мире рассказ", я, вероятно, указал бы на него. В нем нет сюжета, но по манере он не совсем такой, как рассказы из "Записок охотника". На первый взгляд, он написан небрежно, в форме воспоминаний, и только вчитавшись в него, начинаешь понимать, с какой тшательностыо он построен. Тема рассказа - любимый Тургеневым восемнадцатый век, который он изображает на примере старой четы, и в этих персонажах отражается все, что казалось Тургеневу удивительным в этом удивительном веке. Написан он легко, весело, и, принимаясь за рассказ, наслаждаешься еще одной историей, подобной гоголевским "Старосветским помещикам", о простодушной старой чете. Но вот мы видим старика при смерти, и внезапно настроение рассказа меняется, и мы присутствуем при необыкновенной сцене, которую ни один писатель в мире не сумел бы написать. В ней повторяются все милые домашние шутки, знакомые по первой половине рассказа, но теперь они исполнены почти неземной горечи.
"Алексис! - вскрикнула она вдруг, - не пугай меня, не закрывай глазки! Аль болит что?" - Старик посмотрел на жену. - "Нет, не болит ничего... а трудновато...
дышать трудновато". Потом, помолчав немного: "Маланьюшка, - промолвил он, - вот и жизнь проскочила, - а помнишь, как мы венчались... какова была парочка?" - "Была, красавчик ты мой, Алексис ненаглядный!"
Старик опять помолчал. "Маланьюшка, а встретимся мы на том свете?" "Буду о том бога молить, Алексис".
И старушка залилась слезами. "Ну не плачь, глупенькая; авось, нас там господь бог помолодит - и мы опять станем парочкой!" - "Помолодит, Алексис!" - "Ему,господу, все возможно, - заметил Алексей Сергеич. - Он чудотворец! - пожалуй, и умницей тебя сотворит... Ну, душка, пошутил; дай поцелую руку". - "А я твою".
И оба старика поцеловали друг у друга в подвертку руку.
Алексей Сергеич начал утихать и забываться. Маланья Павловна умиленно глядела на него, сбрасывая кончиком пальца слезинки с ресниц. Часа два просидела она так. "Започивал?" - спрашивала шепотом старушка, что молиться хорошо умела, высовываясь из-за Иринарха, который неподвижно как столб стоял у двери и пристально смотрел на отходившего барина. "Почивает", - отвечала Маланья Павловна тоже шепотом.
И вдруг Алексей Сергеич открыл глаза. "Подруга моя верная, - пролепетал он, - супруга моя почтенная, в ножки тебе бы поклонился за всю твою любовь и верность - да где встать? Дай, хоть перекрещу тебя". Маланья Павловна придвинулась, наклонилась... Но приподнятая рука упала бессильно на одеяло - и через несколько мгновений не стало Алексея Сергеича..."
Есть в "Дневнике" Гонкуров удивительное место:
кружок французских друзей Тургенева - Флобер и другие писатели из его окружения - рассуждают о том, что никто из них ни разу не был влюблен, а потом слушают, словно зачарованные, рассказ Тургенева о его любви к крепостной девушке. И любовь эта кажется им необычайной. Знай они "Старые портреты", она вряд ли показалась бы им такой уж необычайной.
И тут же Тургенев делает резкое отступление к, казалось бы, совсем иной истории - истории крепостного кучера Алексея Сергеича, формально принадлежащего другому помещику, которому и надлежало в конце концов его возвратить и которого он грозился убить, если это произойдет. Никто не обратил внимания на угрозу потешника-кучера, однако он привел ее в исполнение, сам угодив в рудники до конца своих дней. Рассказ заканчивается словами: "Хороша старина... ну, да и Бог с ней!" И в этом удивительном рассказе выразился не только весь восемнадцатый век, но и весь Тургенев, а на свете мало писателей, обладающих той же полной мерой истинной человечности, какой обладал Тургенев.