Но разве не Расул Гамзатов подал этому пример?
— У нас в Дагестане, по сути, родился новый жанр: рифмованные жизнеописания больших начальников.
Давайте уточним: Кто именно променял свой талант на оды олигархам?
— Пожалуй, я тут воздержусь.
Интервью взял Вячеслав ОГРЫЗКО
Газета «Литературная Россия» №12. 25. 03. 2011г.
В банке с пауками
…Кстати, Кузнецов открыл для «Современника» не только ительмена Поротова, но и коряка Владимира Коянто. Будучи на Камчатке, он получил от неизвестного автора рукопись повести на русском языке «Верхние люди подождут». В художественном отношении та вещь никаких больших открытий не содержала. Но в ней был острый конфликт, схватка оленеводов с властью, борьба за людей и оленей. Кузнецов увидел в рукописи перспективу и порекомендовал ее своему начальнику Чукрееву. Но тот, когда узнал, кого Коянто вывел главным отрицательным героем — партийного бонзу местного масштаба, схватился за голову. Еще этих проблем ему недоставало. Кузнецов взял хитростью, отдав рукопись Коянто на редактирование Владимиру Санги. Тот тогда работал в аппарате российского правительства и согласился взять на себя всю ответственность. Другое дело, что с Коянто Кузнецов все-таки ошибся, в большого мастера он так и не вырос, удовлетворившись признанием на местном уровне.
Впрочем, точных попаданий у Кузнецова как редактора было все-таки больше, чем ошибок. Он, в частности, много сделал для утверждения на всесоюзном уровне аварского поэта Адалло. Дело в том, что в литературе Дагестана и особенно в аварской поэзии много лет практически все определял Расул Гамзатов. Все знали, что за Гамзатовым — реальная власть, звания, награды и серьезная поддержка на самом верху в Москве. Но Кузнецов понимал, что Адалло как поэт был посильнее Гамзатова, и поэтому он взялся пробить в «Современнике» одну его книгу, хотя знал, что литературным генералам это не понравится. Позже, уже в конце 2010 года другой аварский поэт — Магомед Ахмедов по моей просьбе выбил из Адалло короткие воспоминания о Кузнецове.
Адалло рассказал следующую байку. «В издательстве «Современник» красиво издали мою солидную книгу под названием «Летучая гряда». Для выхода этой книги большую помощь оказал Юрий Кузнецов (в то время заведующий отделом национальных литератур и тогда же очень знаменитый русский поэт. Сейчас его уже считают классиком).
Я у него спросил, не лучше ли, следуя традициями того времени, пойти в ресторан, чтобы «прочитать» эту книгу. Он встал и сказал, что очень хорошо, что он сам хотел пригласить меня в ресторан.
Пришли в ЦДЛ (Центральный дом литераторов). Сели в ресторане. В это время рядом с нами сели еще двое писателей, которые приехали с Кавказа.
Остались там до закрытия ресторана. Я подозвал официантку, чтобы расплатиться. Она поставила передо мной счет. Там было указано достаточное количество денег. Когда я хотел оплатить счет, Кузнецов забрал со стола счет, расплатился и отправил официантку.
Когда я удивленно спросил: «Юрий, что же ты делаешь, — ведь пришли сюда «прочитать» мою книгу?» — Кузнецов ответил: «Ведь издатель твоей книги я, а ты действительно поэт. Поэтому я обязан помочь со всех сторон таким поэтам, как ты».
Кузнецов измерял глазами двух кавказских поэтов, которые сидели с нами.
Они изменились в лице, но делали вид, что ничего не происходит. Они опять начали хвалить Кузнецова, говорили о гениальности его поэзии, пригласили его в гости к себе.
Конечно, мне было приятно это уважение Кузнецова перед двумя друзьями, поэтами Кавказа, но было противно на душе оттого, что некоторые поэты стали подхалимами перед московскими издателями, они везде позорили себя и Кавказ, именно такие поэты довели нашу литературу до сегодняшнего ничтожного состояния. Ведь на такую культуру и литературу похожей станет и жизнь людей, и их характер».
Позже Адалло посвятил Кузнецову свое стихотворение «Орфей».
Есть мнение, что будущие пришельцы
из космоса могут оказаться землянами,
вынужденными некогда вследствие
великого катаклизма покинуть Землю.
Еще не родившись, с Землею родною расстался,
Но древняя память сквозит сквозь века
и пространства.
Мне все говорят: «Ни к чему эти бредни, не надо…».
Но как утолить этот голод зовущего взгляда?
И вот вдалеке, под пылающим солнцем чужбины,
Сижу я на камне и песни слагаю любимой.
Чудесен наш мир, и чисты наши юные жены,
Но в мире блаженства живу одиноко и скоро.