— А если я безоружного… э-э… убью?
— Тогда тебя линчуют, — просто ответил Волин. — Утопят. Если поймают, конечно. А не словят, так объявят награду. Прикинь? Какой-нибудь «охотник за головами» отправится по твоему следу, чтобы тебя пришлёпнуть… А тебе это надо?
— Обойдусь как-нибудь…
— Верно мыслишь! И… и знаешь чё? Я тебя за хвастуна не держу, ты у нас скромник, и всё равно — не хвались своим умением стрелять. Каким бы ты отличным ганменом[8] ни был, рано или поздно найдется кто получше.
— Да чем тут хвастаться… — уныло вздохнул Тимофей.
— Хочешь научиться стрелять?
— Хочу!
— Тогда пошли.
Волин проводил Брауна в спортзал и завел в стрелковый модуль.
— Даю тебе свой «смит-вессон», — сказал он, доставая из силикетового сейфа увесистый револьвер с рукояткой, отделанной слоновой костью. — Сорок четвертый калибр. Вот патроны. Вот наушники — грохоту будет…
— А ничего, что шум? — несмело спросил Тимофей, застегивая на бедрах оружейный пояс с кобурой.
— Здесь четыре слоя акустической защиты, так что… Шуми на здоровье. Главное, если уж ты с пулевым оружием научишься обращаться, то с фузионным только так справишься — у бласта отдачи нет!
Волин растворил объемистый встроенный шкаф, и оказалось, что это не мебель вовсе, а ниша для робота — здоровенного андроида, стоявшего, широко раздвинув ноги-тумбы и раскинув мощные бугристые длани.
— А тут у меня типа мишень, — сказал Виктор. — Балбес, знакомься — это Тимофей, он будет на тебе тренироваться.
— Страшно рад, — пробасил робот, — страшно горд.
— А я ему ничего не попорчу? — неуверенно спросил Браун.
— Я покрыт тяжелой броней, — прогудел Балбес, как Тимофею показалось — со снисхождением.
— Дерзай, — сказал Виктор. — Я заглядывал в твою физиолептическую карту… Короче — у тебя хорошая координация движений и быстрая реакция. Будешь упорно заниматься — получится ганфайтер. Заленишься — и контрольный выстрел сделают тебе.
— Не дождутся, — тихо сказал Тимофей.
— Тогда — огонь!
Браун выхватил револьвер и нажал на курок. Грохнул выстрел. Пуля ушла в стену и словно растворилась. Маленькую дырочку затянуло смолопластом.
— Представь, что указываешь на Балбеса пальцем, только это будет не палец, а дуло. Огонь!
Тимофей сунул «смит-вессон» в кобуру, отвел руку — и бросил ее вниз. Выхватил. Уперся. Выстрел! Увесистая пуля с сочным чмоканьем вошла в бок роботу-андроиду.
— Во! — радостно крикнул Волин. — Молодец! Ну, я пойду, а ты оставайся.
И Тимофей Браун продолжил расстреливать Балбеса.
Весь день он не вылезал из стрелкового модуля, прервавшись лишь на короткий обед. У Брауна не проходило удивительное ощущение — будто это не он, а кто-то другой обитал в его теле и вот теперь трансформируется, как куколка-имаго, превращаясь… Да нет, не в бабочку. В кого-то пожестче, потверже, побезжалостней.
Тимофей тренировал обе руки, выхватывая револьвер и стреляя, как заведенный. Первые часы Балбес густым басом сообщал: «Мимо… Опять мимо… Попал. Рана не смертельная, но болезненная». К концу дня его убийственные доклады звучали мажорней (или минорней — это уж с какой стороны поглядеть): «Попал. Убит… Попал. Рана смертельная. Умер… Попал. Рана несерьезная — перебито запястье. Противник не способен удерживать оружие, рекомендуется добить… Попал. Умер…»
…Когда он переехал в Мутухэ, стояла осень, но было тепло. Солнце пригревало, на фоне ясного индигового неба желтели сопки — бледно золотились осины, коричневели дубы, клёны вносили в общую палитру сочные мазки багрянца.
Тимофей бродил по кольцевому насаженному парку, держась круговой аллеи, и думал невеселые думы. Его обогнала бегунья — молодая девушка в шортиках и майке. Браун загляделся — длинные ноги так ладно двигались, так живо крутилась попа. И тяжелые груди упруго мотались из стороны в сторону… Он долго глядел вслед бегущей, пока та не скрылась за поворотом.
Мысли у Тимофея приняли иное направление, а потом их словно выдуло из головы — он снова увидел ту самую девушку. Она сидела на скамье и всхлипывала. И только теперь Тимофей узнал ее — это была Марина Рожкова, наблюдающий врач и «Мисс Мутухэ», натуральная блондинка с роскошными формами и лицом невинного ребенка.
Врачиня была ослепительно красива, и всё, чем ее щедро одарила природа, было чуть-чуть чересчур: чересчур длинные ноги, слишком крутые бёдра, уж больно узенькая талия, несоразмерно большие груди. Но какая-то высшая гармония сочетала преувеличенные прелести Марины в пленительную целокупность, создавая красоту потрясающей и необоримой силы.
— Что случилось? — спросил Браун, робея.
Девушка подняла на него огромные заплаканные глаза, в которых светилось страдание, и моргнула длиннющими ресницами. Блеснув, сорвалась слеза.
— Я ногу подвернула, — ответила Марина хныкающим голосом. — Вот тут…
— Ну-ка… — Тимофей, поражаясь собственной храбрости, присел и осторожно взял в руки прекрасную ножку. Сердце колотилось всё чаще. Бережно ощупав лодыжку, он сказал: — Вывиха нет. Да, это растяжение, дня через два пройдет.
— Два-а? А сейчас?
— А сейчас я совершу подвиг, — сказал Браун, словно сигая в ледяную воду, — и отнесу вас домой.
Марина долго смотрела на него, а потом заулыбалась вдруг и протянула руки. Тимофей подхватил девушку на руки — ноша его была наиприятнейшая, однако и страх присутствовал: а донесет ли он? Справится ли?
Донес. Ногой толкнул калитку во двор Марининого коттеджа и боком пронес в гостиную, стараясь не пыхтеть от натуги. Осторожненько опустил на диван — пальцы правой руки все еще помнили великолепное касание груди.
— Сейчас наложим заживляющий тампопластырь, — бодро сказал Браун.
— Не сейчас, — сладко улыбнулась врачиня. — Мне надо принять душ — я же вся потная. Поможешь?
Во рту у Тимофея всё пересохло, поэтому он ничего не сказал — кивнул поспешно.
А девушка стянула с себя маечку и привстала на одной ноге.
— Сними сам.
Неловкими пальцами Браун расстегнул диамагнитный шов на шортиках и стащил их вместе с трусиками. Лобок у девушки был гладок — ни ворсинки…
Незаметно облизав губы, Тимофей поднял Марину и понес ее в ванную, стараясь не слишком жадно разглядывать тело девушки.
А вот мечты его вели куда дальше — в спальню. Однако ничего-то у него не вышло. Даже поцеловать не удалось.
Он тщательно искупал красавицу, руками обмывая каждую ложбинку и западинку, вытер насухо полотенцем и отнес обратно в гостиную… Марина легла поудобнее, укрылась пледом. Сказала «спасибо» и «до свиданья», послала Брауну воздушный поцелуй и попросила вызвать робота медслужбы ей на дом…
…Тимофей Браун длинно вздохнул и потер опухшую скулу — сладостные мечтания испарились под солнцем грубой реальности. Он вспомнил Айвена Новаго с дружками. У Айвена тоже губа не дура — этот «жрун» давно поглядывал на Марину, как голодный кот на сметану.
Тимофей сжал губы и прищурился. Евразия тут или не Евразия, неважно. Можно оказаться битым, лишь бы не забыть встать и дать сдачи. Не получилось сразу? Повстречай обидчика потом и верни должок с набежавшими процентами! Прощать оскорбление нельзя — честь дороже всего. И это вовсе не глупое геройство — как себя поставишь, так и жить будешь. Позволишь хоть раз себя толкнуть — и тебя отовсюду повыталкивают!
Браун упруго поднялся и пошагал к белеющей вдали береговой станции. Было без пяти десять, пора на дежурство.
Мутухинская станция размерами не впечатляла — набор «слипшихся» боками куполов, больших и маленьких. Самая объемистая полусфера погружалась в залив, принимая на себя шумливые волны.
Тимофей дошел до двери и приложил ладонь к выдавленному отпечатку пятерни. Овальная створка с шорохом убралась в пазы. Вход свободен.