«Лучше бы меня схватили на Калькуттском вокзале, — думал Нарендер, не сводя глаз с горных вершин. — Быть так близко и не увидеться — как это глупо… Неизвестно еще, сколько я здесь просижу, пока отец не соизволит прибыть и забрать своего преступного сына — если, конечно, он сделает это сам, а не пришлет кого-нибудь. И это в тот момент, когда мне нужно действовать, спасать свою любовь, пока Ганга еще не решила, что я бросил ее, и не вырвала меня из сердца».
Отец появился раньше, чем можно было ожидать. Наверное, он нанял частный самолет, потому что за полдня добраться сюда ему вряд ли удалось бы другим способом.
Полицейский загремел ключами, открывая дверь, и распахнул ее, впустив в полутемную камеру поток света из коридора.
— К вам, господин Сахаи, — сказал он заключенному, стоявшему у окна.
Нарендер обернулся и увидел торжествующее лицо отца. Джави стоял, широко расставив ноги, в сером костюме, ничуть не измявшемся в дороге и выглядевшем так, будто его только что сняли с вешалки. Набриолиненные волосы аккуратно расчесаны на пробор, так что ни один волосок не выбивался из прически. В руках — серый кейс. «Должно быть, его чемоданчик полон деньгами, — усмехнулся про себя Нарендер. — Будет покупать и тех, кого еще не успел. Надеюсь, это обойдется ему не слишком дешево!»
Отец чуть замешкался на пороге. Возможно, ожидал, что сын сделает какое-то движение ему навстречу или вообще хоть как-то отреагирует на его появление. Но Нарендер не шелохнулся.
Полицейский с удивлением смотрел то на одного, то на другого Сахаи. «Что ж это вы, даже не поздороваетесь?» — говорил его взгляд.
— Задержанный, выходите из камеры, — прервал он наконец затянувшееся молчание. — За вами пришли.
Первым побуждением Нарендера было отказаться. В конце концов он не желает ехать куда бы то ни было с этим человеком. Но, поразмыслив несколько мгновений, решил не устраивать представления. Отец все равно добьется своего, пусть для этого ему придется заставить полицию выволакивать Нарендера из камеры силой. Лучше уж не тратить сил на шутовство и постараться обойти отца на повороте каким-нибудь более разумным способом.
Он сделал движение к выходу и случайно, не желая этого, уперся взглядом в пристальный взор отца. В глазах Сахаи-старшего невозможно было не разглядеть торжество победы, и Нарендера больно ударило это нескрываемое удовлетворение. Но тем спокойнее он выдержал эту перестрелку взглядов и даже ответил своим довольно метким выстрелом. «Мне смешно, что тебе пришлось прибегать к помощи полиции, чтобы остановить меня на моем пути, — должен был прочесть в выражении его глаз отец. — Ты горд победой, которая мне кажется жалкой и ничтожной. Попробуй-ка справиться со мной сам, и ты поймешь, что без денег ничто весь твой отцовский авторитет. Такой победы ты жаждешь? На, получи ее!»
Сахаи пришлось отступить на полшага назад, пропуская сына, выходящего вслед за полисменом. Тот шел первым по коридору, за ним Нарендер, а замыкал шествие сам Джави, как конвоир, сопровождающий преступника. Не хватало только винтовки на плече и связки ключей на поясе.
На небольшом частном аэродроме за городом их действительно ждал самолет. Летчик с любопытством поглядел на того, ради которого был проделан неблизкий путь. Пассажир, летящий, как видно, против своей воли, вел себя тихо — не кричал, не требовал вернуть самолет обратно в Ганготы, не ругался с отцом. Он спал или притворился спящим, сидя в хвосте салона, и за все время полета не проронил ни единого слова.
Когда Сита услышала шум въезжающей во двор машины, она и не подумала, что это может быть Джави с Нарендером — прошло слишком мало времени с того момента, как им позвонили с сообщением о том, что сын схвачен и сидит в ганготской полиции. Но она все-таки бросилась на балкон посмотреть, кто же это, и, увидев выходящего из автомобиля Нарендера, побежала вниз.
— Слава Богу, ты нашелся, дорогой, — шептала она, обнимая сына. — Почему не сказал мне, что уходишь? Я так волновалась!
— Не верил, что отпустите, — улыбнулся ей сын. — И как видишь, не зря.
Сита погладила его по волосам и лицу:
— Как ты изменился, мой мальчик!
— Что ты плетешь чушь? — вскипел молчавший до этой минуты Джави. — Что могло измениться за двое суток? Оставь, наконец, свои бабьи причитания и отойди от него. Он не стоит твоей нежности.
Сита ничего не ответила ему, но еще крепче сжала руку сына, желая показать ему, что она на его стороне — конечно, настолько, насколько это для нее возможно. Впрочем, Нарендер и сам прекрасно знал границы того, что она считает возможным, — ослушание мужа находилось далеко за пределами этих границ. Мать никогда бы не позволила себе в чем-нибудь поддержать сына против мужа.
Но и мало что обещавший Нарендеру жест — простое пожатие руки — вывел Джави из терпения. Он подбежал к жене и почти оторвал ее от сына.
— Отойди от него, я сказал! Или ты оглохла?! — закричал он. — Этот молокосос будет сидеть у себя в комнате и не высовывать оттуда носа, пока я не распоряжусь окончательно его судьбой. Ступай к себе, Нарендер!
Нарендер, даже не посмотрев на отца, спокойно попрощался с матерью и, не торопясь, поднялся к себе в комнату, на которой снаружи красовался замок — видимо, отец, уезжая в Ганготы, распорядился все приготовить к возвращению сына.
Джави закрыл комнату Нарендера на ключ и спустился в гостиную. Жена сидела на диване и плакала, закрыв лицо руками.
Искоса посмотрев на нее, он прошел в людскую, где толпились напуганные разразившейся в доме грозой слуги.
— Предупреждаю вас, если он хоть на мгновенье выйдет из своей комнаты, пошлет письмо или пригласит кого-нибудь к себе, я вас немедленно рассчитаю и выгоню отсюда с такой характеристикой, что вы не найдете даже место мусорщика, — угрюмо сказал он притихшей прислуге. — Ваше будущее сейчас зависит от того, насколько точно и строго вы выполните мое распоряжение.
— Сколько времени ты намерен держать его взаперти? — тихо спросила Сита, когда муж вернулся в гостиную.
— До тех пор, пока из его головы не выветрятся глупости о том, что он сам будет решать свою судьбу, — фыркнул Джави.
— Тогда тебе придется ждать до конца света, — Сита твердо посмотрела на мужа и добавила: — Он воспитан свободным человеком, а не твоим рабом.
— И ты туда же! — возмутился муж. — Это вы с матерью испортили мне мальчишку, сделали его таким, что мы теперь ни в чем не можем понять друг друга. Хватит! Теперь я за него взялся!
— Что конкретно ты от него хочешь? Чтобы он встал перед тобой на колени?
— Нет, этого мне не нужно, — буркнул муж. — Меня вполне устроит и то, чтобы он женился на Ратхе как только истечет срок траура.
— Но для него это еще более неприемлимо, чем встать на колени и просить прощения. — Сита поднялась и заходила по комнате. — Он не любит Ратху, разве ты не понял?
— Нет, это ты не поняла! — окончательно вспылил Джави. — Мы пропали, если он не сделает этого! Все погибнет, и мы окажемся нищими и презренными попрошайками, у которых за душой нет ни гроша! Чанхури пойдет на все, чтобы наказать семью, которая пренебрегла его дочерью!
Он вышел из комнаты, хлопнув дверью. Сита осталась одна. Значит, Чанхури угрожал не зря — у него есть возможность лишить их всего и разбить жизнь не только их с мужем, но и Нарендера. Или он женится на Ратхе, или станет нищим. И даже если сейчас ему кажется, что бедность предпочтительнее нежеланного брака, то, как только он вкусит хоть малую ее толику, его взгляд на жизнь сразу изменится. А значит, ее долг — сделать так, чтобы сыну было лучше. Чтобы все сложилось не так, как он хочет, а так, как будет лучше для него. И пусть он считает мать своим врагом и высказывает недовольство ее помощью отцу. Придет час, когда он поблагодарит их обоих за то, что они уберегли его от ошибки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Багряные, лимонно-желтые и оранжевые листья устилали горные склоны сплошным ковром. В воздухе стоял резкий, пьянящий и чуть грустный запах осени. Уже заметно похолодало, кое-где лежал выпавший накануне снег.