Мастер Чхоту в сердцах хлопнул капотом и сел за баранку. Жесткий взгляд его каштановых глаз остановился на красной физиономии толстяка, отчего тот нервно поморщился и сильнее прижал сумку к своему внушительному животу.
— Ты… мою машину… развалюхой назвал?! — Говинд сделал ударение на слове «машина», возмущенный грубой репликой клиента, которая задела не только его достоинство, но и врожденное чувство уважения ко всему, с чем ему приходилось иметь дело. — Ты бы лучше шел домой и назвал так свою жену, — остывая, но все еще с оттенком угрозы посоветовал ему Говинд, поочередно нажимая то на газ, то на сцепление и вновь и вновь мучая акселератор, но машина, как упрямый осел, стояла на месте. — Она бы как следует протерла тебе глаза, — усмехнувшись, закончил мастер.
— Ты можешь побыстрее ее починить? Мы сидим уже пятнадцать минут, — осмелился подать голос второй пассажир.
— Я же стараюсь, — примирительно ответил Говинд.
— Стараешься!.. — снова проворчал тот и съязвил: — Что, искра в колесо ушла?
— Юмор приберегите для другого случая, господин, — бросил ему через плечо водитель и, уже обращаясь к своей кормилице, тихо зашептал: — Как тебе не стыдно! Господи, неужели ты не понимаешь, что на карте стоит моя честь и репутация! Заводись, сестренка, умоляю тебя!
Пассажирам, которые сгорали от нетерпения, показалось, что он читает заклинательные мантры, и они, многозначительно переглянувшись, стали прислушиваться, как птицы, вытягивая шеи в сторону водителя.
— Не позорь меня! — продолжал Говинд. — Что ты говоришь? — спросил он машину, когда мотор издал странный звук. — Не позорь меня! — он облегченно вздохнул, снял руки с баранки, опустил их, словно плети, и на минуту расслабился, прикрыв глаза. Интуиция и богатый опыт общения с разными людьми подсказывали ему, что эти двое, как говорится, «нечисты на руку».
«Что-то они уж слишком спешат и подозрительно «страстно» прижимают к себе туго набитые сумки. Надо их проверить. Заодно и машина отдохнет», — подумал Говинд.
— Извините! — оглянувшись на пассажиров, сказал он. — А вы не везете с собой запрещенный товар?
— Мы люди порядочные! — явно насторожившись, ответил толстяк с красным лицом певучим тенором.
— Если пассажиры с контрабандой, моя «Басанти» начинает сигналить! — шофер бросил на клиентов выразительный взгляд.
— Мы не контрабандисты, а коммерсанты! — грубо парировали те в один голос.
— Значит, моя «Басанти» врет?
— Что-то мне ни разу не попадались говорящие машины! — попробовал отшутиться толстяк.
— А вот моя умеет! — тянул время Говинд. — А ну-ка, что там у вас, покажите! — и он, ловко выбросив руку вперед, выхватил сумку у одного из седоков.
— Там мука! — завопили в панике мужчины.
— Покажите!
— А кто тебе позволил нас обыскивать? — накинулся на таксиста толстяк, перегнувшись через сиденье и пытаясь вернуть свою поклажу.
— Подожди! — отмахнулся от него Говинд, раскрыл сумку, взял в руки один из пакетиков, которыми она была наполнена, и понюхал его. — И это мука?! — он помахал находкой перед пылающими лицами коммерсантов. — Да? — угрожающе спросил он, словно таможенный следователь. — Негодяи! Это же опиум! Вон из моей машины! — с негодованием скомандовал Мастер Чхоту и вытолкнул прохвоста, который сидел за ним. — Уноси ноги! А где второй? — удивился он, увидев, что машина пуста. — Убежал, ворюга! — Говинд облегченно вздохнул и снова взялся за руль. — Моя «Басанти» не возит контрабандистов со всякой мерзостью, которые еще и оскорбляют ее! — Он нажал на акселератор и мотор сходу завелся. — Извини, дорогая, я напрасно сердился на тебя, но мне такое и в голову не приходило! — Он заулыбался и, набрав скорость, помчался по шумной, еще не очень забитой транспортом улице. Заехав в полицию, он сдал оставленную сумку с наркотиками.
Настроение у Говинда было отличное, и он мчался на своей «Басанти» как гималайская ласточка, лавируя среди скутеров, рикш и велосипедистов. Обогнув величественный парк Института имени Хавкина на улице Парель, он улыбнулся, вспомнив пакеты со шприцем и сывороткой от укуса кобры… По мощеной брусчатке тарахтели тонги и икки — старинные мусульманские экипажи. В тени зонтичной акации стояла корова, флегматично пережевывая фруктовую кожуру. Ее рога и бока были раскрашены яркой краской.
Говинд вспомнил тонгу, на которой десять лет тому назад его брат Хари уехал сдавать экзамены, и на его лице, словно тень, мелькнула грусть. Широкий грузовик, загородив дорогу, выпускал клубы едкого дыма. Наконец ему удалось обойти эту дымящую керосинку, и он, дав газу на зеленый светофор, помчался дальше… Когда его «форд» вырулил на Марин-драйв, в лицо ударил свежий морской ветерок, наполняя легкие. Говинд, сбавив скорость, двигался на «бреющем полете», в надежде найти клиента. У самого парапета шел продавец бананов, толкая перед собой двухколесную тележку, груженую спелыми золотистыми гроздьями бананов.
— Купите бананы! — хриплым тенором вопил безнадежно лысый продавец. Несколько скудных боковых прядей, зачесанных вверх, с трудом прикрывали его макушку.
«Явно не индуистский ортодокс», — подумал Говинд и, высунувшись из открытого окна машины, крикнул:
— Эй, Джаган!
— Кто это позвал меня? — завертел головой подслеповатый продавец бананов, поправляя круглые очки. — А-а! Это ты, Мастер Чхоту! — наконец сообразил он, увидев приближающуюся к нему машину.
— Здравствуй, друг Джаган, хинду-муслим бхай, бхай! — с улыбкой произнес таксист, что означает: индусы и мусульмане — братья.
— О! Хранит тебя Аллах, Мастер Чхоту! Ты великий человек! Акбар-человек! — заулыбался Джаган, имя которого, по всей вероятности, должно было бы звучать как Джиганг, от названия реки Ганг, воплощения богини Ганга. Но последняя буква его имени почему-то потерялась, как и надежды бедняги на счастье.
— Почему ты такой печальный? — озабоченно спросил Говинд.
— Чему мне радоваться? У меня вся жизнь — одни заботы, — с грустью ответил тот.
— Да… ничто так не старит человека, как заботы, — философски заметил Говинд и вышел из машины.
Они с Джаганом уселись на гранитный парапет, спиной к морю, наслаждаясь погодой, солнцем и морским воздухом. Поливальная машина только что обдала гранитные плиты тротуара, и от них исходила свежесть. Пахло жасмином и сладкими цветами белой акации. В высоком небе парили ширококрылые грифы. Веселые толпы горожан, среди которых особенно выделялись красивые и яркие наряды женщин, проходили мимо. Щелкали фотоаппараты весело переговаривающихся туристов.
— Одни заботы, говоришь?.. — задумчиво повторил таксист.
— Одни заботы, Мастер Чхоту, одни заботы: то болезни, то долги жить не дают… А у меня семья! — многозначительно подняв вверх кривой указательный палец, подчеркнул Джаган. Он снял очки и, вытерев платком глаза, старательно водрузил их на прежнее место. Продавец был вислоухим, а потому дужки очков были загнуты так круто, что почти полностью охватывали его необычные уши.
Говинд подавил невольную улыбку. Испытывая сострадание вообще ко всем бедным труженикам, он почему-то питал особую симпатию к этому, до некоторой степени чудаковатому и убогому Джагану с его примитивной хитростью и доверчивостью.
— А пособия нет? — спросил он торговца.
— Разве от властей дождешься чего-нибудь! — заскрипел тот. — Одна болтовня! Ничем помочь не хотят!
— Да… Но ведь ты у них не один…
— От этого ведь мне не легче! У меня такие маленькие комнаты, руки даже не раскинешь, можно упереться сразу в обе стены! — при этом Джаган смешно расставил руки, как бы ища стены своей лачуги среди благоухающей природы, бесконечно синего неба и моря. — А у меня жена очень полная! — он искренне посмотрел в глаза собеседнику сквозь стекла очков и качнул свою тачку. Они вместе с Говиндом дружно расхохотались.
— Да, Джаган, в чувстве юмора тебе, действительно, не откажешь! — все еще посмеиваясь, дружески заметил таксист.