— На помощь! Не смей! На помощь! — во весь голос закричала Мери, инстинктивно прикрываясь руками и чувствуя, что силы ее иссякают.
Но в эту критическую минуту раздался глухой треск, и в проломленной стене «офиса», сооруженного из оргалита и сухой штукатурки, показался бампер «форда». Вслед за этим в комнату, словно мешок с мукой, ввалился стриженый посланец Кисы. За ним следовали четверо его сообщников-неудачников, которые яростно ругались, вымещая свое поражение друг на друге.
Отвлеченный от своих намерений треском и руганью, Киса в недоумении выпучил глаза, не в силах сообразить, что происходит. Страсть, только что безраздельно владевшая им, постепенно сменилась страхом, и он, поспешно вскочив с дивана и кое-как поправив одежду, вышел из комнаты, а Мери, обрадованная столь неожиданным избавлением, стала приводить себя в порядок, насколько это, конечно, было возможно с ее истерзанной одеждой.
— Что это значит? — зло спросил Киса, уставившись в бараньи глаза стриженого, но тот молчал, словно у него отнялся язык. — Что это значит?! — теряя терпение, повторил «повелитель» в расстегнутой рубашке и измятых брюках. — Я приказал привезти сюда того человека! — напомнил он главному исполнителю своей воли, который, тупо посмотрев в глаза шефа, рухнул на пол, сбитый с ног и придавленный упавшим на него «коллегой».
— Ты приказал привезти меня сюда, а все получилось иначе! — неожиданно послышался голос из проема дверей.
Киса оглянулся и увидел высокую и статную фигуру молодого человека. Это был Говинд.
— Я привел их сюда! — слегка усмехнулся таксист и приблизился к опешившему уголовнику, который, быстро схватив нож, держал его на вытянутой руке перед незнакомцем. Это была грубейшая и непростительная ошибка со стороны ошеломленного подонка. Он стал приближаться к Говинду. Обсыпанные сухой штукатуркой, его «боевики» закопошились на полу, словно мучные черви.
— Когда я увидел твоих парней, то сразу понял, какой ты кретин! — снисходительно бросил Говинд и сделал стремительное ложное движение корпусом в сторону. Сильным ударом ребра ладони он выбил нож из руки Кисы и сразу же нанес ему удар в живот, от которого тот согнулся, а таксист, не теряя времени, сцепил кисти рук и ударил ими по затылку «наваба» преступного мира. Один из негодяев попытался защитить своего работодателя и кормильца, но тут же был отброшен с такой силой, что отлетел к противоположной стене, которая угрожающе покачнулась, поколебав потолок и люстру, со звоном рухнувшую на пол.
Хрустя осколками хрусталя, Говинд подошел к Кисе, неподвижно распростертому около своего «трона», и вгляделся в его лицо.
— Готов! Потерял сознание! — громко констатировал он, и стал расхаживать по комнате, обставленной с претензией на роскошь. — Полнейшее отсутствие вкуса! Законченная вульгарность и развратное представление об уюте! — говорил он сам себе, разглядывая логово бандита. — Всем хочется роскоши и власти! Ничтожные людишки! А стремление к роскоши есть грех! Потому что из-за этого один человек начинает жить за счет другого, нарушая гармонию человеческого общежития. — Он заглянул в маленькую комнату, где находилась Мери, и совершенно не удивленный ее видом и присутствием, спросил с надменной улыбкой. — Ну? Это ты подослала ко мне убийц? Да?
Девушка молча держала в руках разорванное ожерелье, жемчуг которого сыпался на грязный пол.
— Смотри… сплошная труха, — указал ей Говинд на «друзей» Кисы, которые все еще лежали на полу. — Эти люди много пьянствуют и много едят… и им никогда не справиться с настоящим мужчиной! В следующий раз найди кого-нибудь посильней, — грустно закончил таксист и направился к выходу.
Мери стояла неподвижно, пораженная благородством и статью этого человека, который был похож на истинного героя «Рамаяны», великого бога Раму, победившего злого духа. В ней просыпалась настоящая женщина, «от младых ногтей» мечтающая о рыцаре на белом коне, о принце, об избавителе от всех злых сил, воплощении чистоты и правды… Девушка ясно ощутила всем своим существом, что Говинд и есть ее рыцарь, ее избранник, тот единственный мужчина, который предназначен ей свыше.
За несколько минут из непокорной и строптивой Мери превратилась в кроткую рабыню, рабыню своего повелителя, великолепного Мастера Чхоту. Она кинулась вслед за ним и окликнула молодого человека. Говинд остановился, а Мери упала перед ним на колени и прижалась лбом к ступням его ног. По ее лицу побежали слезы, золотые волосы девушки мягко ласкали кожу босых ног Говинда. Сцена напоминала картину, изображающую кающуюся Марию Магдалину.
— Прости меня! Прости! — тихо и настойчиво, искренне и от всей души просила она любимого, стоя на коленях и стараясь заглянуть ему в глаза. — Прости за все! — повторила она, обнимая ноги Говинда и не переставая плакать.
— Ты мне в ноги кланяешься? Ничего не понимаю! — холодно ответил тот на ее причитания.
— Прости, прости меня за все! Ведь ты спас меня сегодня! Ты спас меня от бесчестья!
— Ты говоришь о чести?! Нельзя похитить честь у того, кто ею не обладает! — возмутился таксист. — Как будто я тебя не знаю! И винокурня у тебя, и вино тайно продаешь! — Немного успокоившись, Мастер Чхоту заговорил более участливо, не в силах противиться чувству к этой девушке, которая покорила его своей внешней красотой и в которой проснулась красота внутренняя, загнанная вглубь жизненными обстоятельствами.
— Если ты знаешь цену чести, то брось это все и пойди работать. Полы мой или посуду… Ну а не будет денег, не пообедаешь! — примирительно сказал он и осторожно поднял с колен рыдающую Мери за вздрагивающие плечи; она прильнула к нему, но Говинд тут же отстранил ее и задумчиво проговорил, глядя куда-то в пространство:
— Бесчестье!..
Резко повернувшись, он направился к своей машине, оставив всхлипывающую девушку в одиночестве.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Великий гражданин Афин Сократ, прогуливаясь в своем поношенном халате вдоль рядов рынка, пестрых от всевозможных товаров, воскликнул:
— Как я счастлив оттого, что в мире так много вещей, в которых я не нуждаюсь!
Небезызвестен и тот факт, что все, принадлежавшее Махатме Ганди, могло уместиться в небольшом узелке.
Перепроизводство вещей заставляет человека бросать одни предметы и устремляться к другим, увлекая его в бесконечный круг потребительства и заставляя, таким образом, все больше терять в себе духовного, человеческого. Вместо одной марки машины покупается более новая, вместо обычного фаянсового унитаза — хрустальный, вместо еще хорошего телевизора — более модный. За вещи отдают все, ради этого работают, очень легко расстаются с ними, меняя на иные, непривычные…
Но в мире духовности, как ни странно, привязанность к одной какой-то вещи бывает удивительной. Так ребенок среди множества своих игрушек предан одной, единственно любимой им.
А происходит это тогда, когда человек вкладывает в предмет, вещь или же иное материальное явление свою душу, самого себя. В Индии нелегко расстаются со старыми вещами, в противоположность Италии, где под Новый год выбрасывают все старое прямо из окон.
Так, нелегко расстается старый поживший человек со своими вещами, которые были свидетелями его жизни; так, с трудом расстается старый солдат со своими истоптанными сапогами, в которых он прошагал не одну сотню километров, ибо они становятся почти что его друзьями и соратниками… Подобное одухотворение вещей — есть явление полнокровной, культурной жизни человека, целостности в ощущении единства мира духовного и материального. И это — взгляд человека на уровне интуиции, таланта, а не потребителя: мол, кашку слопал — чашку об пол!
Отсюда и отношение Мастера Чхоту к своему старенькому «форду», который много лет помогал ему жить, кормил его и поил. На деньги, заработанные извозом, он учил брата в колледже.
К своей «Басанти» Говинд относился, словно к живому существу, с почтением, как всадник к своей верной лошади. Тем более что машину он отремонтировал и собрал своими руками, вложил в нее свою душу, свой энергопотенциал, а следовательно, она стала как бы его продолжением, его частицей.