В Риме экономический расцвет Карфагена, его господствующее положение в торговле стран Средиземноморья вызывали серьезную тревогу, и дело было, разумеется, не только в том, что Карфаген продолжал оставаться соперником и конкурентом на мировом рынке, хотя и этот фактор играл свою роль. Италики сами поддерживали в первой половине II в. тесные торговые контакты с карфагенянами, многие селились в Карфагене.
В Риме очень хорошо помнили, как, пережив I Пуническую войну и тяжелейшее восстание наемных солдат и ливийского крестьянства, карфагенское правительство (Баркиды) в короткий срок восстановило свой военный потенциал и организовало сначала завоевание Испании, а потом и вторжение в Италию, поставившее Рим на край гибели. Теперь, после II Пунической войны, построить новые боевые корабли и выковать мечи и наконечники для копий, дротиков и стрел, изготовить шлемы и панцири было, разумеется, ничуть не сложнее, чем тогда. В Риме, конечно, хорошо знали и о воинственных настроениях карфагенского плебса, которому после бегства Ганнибала не хватало только вождя. Но ведь такой вождь мог явиться в любую минуту. Конечно, можно было так или иначе включить Карфаген в состав Римской державы и этим ликвидировать опасность. Как мы увидим, одно время в политике римского правительства прослеживалась линия, внешне благоприятная для Карфагена: Рим выступает чуть ли не в роли защитника его интересов, ограждая его от посягательств нумидийского царя. Но и в этом случае Карфаген, чье благополучие и само существование находились в прямой зависимости от усмотрения сената, оказывался крепко привязанным к римской колеснице. Такая зависимость, считали в Риме, устраняла опасность реванша со стороны Карфагена. Однако была и другая точка зрения. Пока Карфаген существует, пока его стены возвышаются над безбрежной африканской равниной, а его богатства привлекают людей со всего света, Рим не может чувствовать себя в безопасности. Эти соображения в конце концов определили политику римского правительства по отношению к Карфагену, а следовательно, и судьбу его более чем полумиллионного населения.[184]
Мы упоминали о том, что, подводя черту под II Пунической войной, римские власти сделали все, чтобы, во-первых, поставить Карфаген в ситуацию непрерывного конфликта с Массанассой, территориальные претензии которого пунийцы должны были удовлетворить в размерах, установленных самим царем, и, во-вторых, лишить Карфаген возможности сопротивляться запрещением воевать без согласия римского народа, а также, в-третьих, выступая в роли арбитра, вести дело к постепенному покорению или уничтожению Карфагена. Добиться своей цели сенат хотел руками Массанассы: нумидийский царь должен был постоянно давать повод к римскому вмешательству и либо в конце концов задушить Карфаген, либо создать условия, при которых Карфаген естественным путем оказался бы под властью Рима, либо спровоцировать карфагенян на войну без санкции Рима и, следовательно, на нарушение мирного договора, что дало бы римлянам повод к новой войне. Со своей стороны Массанасса охотно следовал предначертаниям своих римских друзей: Его даже не нужно было особенно подталкивать. Он был глубоко заинтересован и в расширении своего царства, и в том, чтобы занять место Карфагена на морских торговых путях. Чрезвычайно показателен был дар, которые принес он греческим храмам в Делосе[185] — одном из крупнейших центров средиземноморской торговли. Царь-варвар пытался приобщиться к эллинскому миру. И почему бы нет? Ведь смог же сделать это Ганнибал. Ведь встали на этот путь и римляне. Даже финикийцы и иудеи не без успеха претендовали на родство с греками. А уж какие они эллины!
I
Причины и поводы III Пунической войны
Бегство Ганнибала и, того более, миссия Аристона, хотя и неудачная, но все же крайне для римского господства опасная, чрезвычайно скомпрометировали карфагенское правительство в глазах сената. С Аристоном явно велись переговоры, а после того как дело раскрылось, агент Ганнибала не только не был арестован, но ему позволили бежать. Имея в виду эти обстоятельства, Массанасса мог быть твердо уверен, что римляне не дадут его в обиду, и, наоборот, все территориальные споры и конфликты между ним и Карфагеном разрешат в пользу Нумидии. Не очень ясная и в высшей степени подозрительная история с Аристоном создала, как полагал Массанасса, наиболее благоприятную обстановку, и он вторгся на принадлежавшую Карфагену приморскую территорию — Эмпории, разорил ее, а некоторые города, в том числе Лептис, заставил платить дань Нумидии. Массанасса поспешил создать и дипломатическое прикрытие своим действиям: он возбудил сомнения в том, кому, собственно, принадлежит эта территория — Карфагену или Нумидии. Все эти события произошли в 193 г. [Ливий, 34, 62; Апп, Лив., 67].[186]
184
Ср., однако: Т. Моммзен. История Рима, т. I, стр. 632–633, где автор не учитывает изменений в римской политике по отношению к Карфагену. Близок к Моммзену и Ст. Гзелль [HAAN, IV, стр. 312]. Более точно развитие событий и эволюцию политической концепции сената прослеживает В Гофман [W. Hoffmann, Die romische Politik des 2. Jahrhundert und das Ende Karthagos, — «Historia» Bd IX, 1960. № 3. стр. 309–344]. Автор полагает, что первоначально римские политики считали договор 201 года окончательно решающим давние споры и надежно охраняющим римские интересы. Беспокойство причиняла только позиция Ганнибала. Лишь активизация Массанассы имела следствием изменение политической линии Рима, а отсюда вытекает приход к власти в Карфагене враждебных римлянам сил. Именно этим вызвано, по мысли В. Гофмана, изменение и в отношении римского общества к Карфагену: если раньше виновником войны считали только Ганнибала, то теперь вина возлагалась целиком на все государство. Мы. впрочем думаем, что «страх перед карфагенянами» (metus Punicus) возник в Риме в период ожесточенных споров о направлении внешней политики и исходил от тех кругов, которые с самого начала добивались разрушения карфагенского государства.
186
До нас дошел только краткий и слишком суммарный эксцерпт из Полибия [32, 2] о территориальных нумидийско-карфагенских спорах и о роли которую при этом играло римское правительство. Какие-либо подробности за исключением ссылки на просьбу Массанассы при преследовании Афтира здесь отсутствуют, поэтому проследить хронологию событий оказывается невозможным Мы считаем неправильным, ссылаясь на Полибия, датировать претензии Массанассы на Эмпории 161 годом и отвергать анналистическую традицию (Ливий), относящую эти события к 193 г. [см.: W. Hoffmann, Die romische Politik, стр. 325–326].