Римляне готовились оказать сопротивление. Еще до того как посольство Квинта Фабия Максима формально объявило войну Карфагену, они предоставили в распоряжение консулов крупные воинские контингенты. Тиберий Семпроний Лонг, которому, как уже говорилось, в качестве провинции была назначена Сицилия с перспективой вторгнуться в Африку, получил два легиона (из них в каждом было по 4 000 пехотинцев и 300 всадников), 16 000 пехотинцев и 1 800 всадников из числа союзников, а также 160 боевых кораблей и 12 небольших вспомогательных судов. Всего, таким образом, Семпроний располагал 24 000 пехотинцев и 2 400 всадников. Публий Корнелий Сципион имел также два легиона с 14 000 пехотинцев и 1 600 всадников из союзнических контингентов и, кроме того, 60 пентер — всего, таким образом, в его распоряжении находилось 22 000 пехотинцев и 2 200 всадников. Сверх этого со значительными силами в Галлию был послан претор Луций Манлий; там расквартировали два легиона с 10 000 пехотинцев-союзников и 1 000 всадников-союзников; всего римляне имели в Галлии 18 000 пехотинцев и 1 600 всадников. В целом римская армия насчитывала 64 000 пехоты и 6 200 кавалерии [Ливий, 21, 17, 5–9] — значительно меньше, чем было у Ганнибала. Существенное преимущество римлян заключалось, между прочим, в том, что им предстояло воевать на родине и для них мобилизация дополнительных воинских контингентов была более простым делом, чем для пунийского полководца получение подкреплений. Нельзя, впрочем, не видеть и распыленности римской армии, и отсутствия единого командования, что, конечно, затрудняло римлянам ведение боевых операций [ср. также у Апп., Исп., 14].
Дипломатическая подготовка войны, которую римское правительство попыталось было вести, обнаружила почти полную изоляцию Рима. Посольство Квинта Фабия Максима, возвращаясь из Карфагена, снова прибыло в Испанию (естественно, севернее Ибера). Там оно должно было склонить к союзу с Римом местные племена и поначалу добилось определенного успеха. Прибыв к баргусиям, ненавидевшим карфагенян, они смогли заручиться их поддержкой, однако потом направились к волкианам и там встретили отпор, тем более страшный, что он уничтожил все надежды на приобретение союзников в Испании. Как бы ни относиться к тексту речей, которые Ливий вкладывает в уста своих персонажей, и в частности здесь в уста волкианского старейшины, основной смысл ответа он передает, несомненно, верно. Старейшина («старейший по рождению», — пишет Ливий) напомнил послам о судьбе Сагунта, надеявшегося на римскую помощь и погибшего, так ее и не дождавшись. Совершив, таким образом, безрезультатную поездку в Испанию, Фабий и его коллеги отправились в Галлию [Ливий, 21, 19, 6 — II]. Там их приняли еще более недружелюбно. Ливий изображает народное собрание одного из галльских племен, которое просьбы римлян не пропускать Ганнибала через Галлию в Италию встретило взрывом смеха: галлы вовсе не хотели ввязываться в тяжелую войну и подвергать свою страну разорению ради спасения Рима; к тому же притеснения, которые чинил Рим по отношению к цисальпинским галлам, не воодушевляли трансальпийских галлов на то, чтобы оказывать ему помощь. Такие или примерно такие сцены происходили повсеместно. «Вообще, — пишет Ливий, — послы не слышали ни одного сколько-нибудь приветливого и миролюбивого слова, пока не прибыли в Массилию» [Ливий, 21, 20, 1–7].[79] Естественно, что римское правительство особое значение придавало укреплению своего положения в Цисальпинской Галлии, и прежде всего колонизации этой страны. В Галлии быстро возводились городские стены, и было объявлено, что в течение 30 дней колонисты должны явиться на место (первоначальное население каждой колонии было определено в 6 000 человек); так в кратчайшие сроки римляне основали две колонии — Плаценцию к югу от р. Пада и Кремону к северу от нее. Однако эти приготовления в самом близком будущем привели к новым осложнениям.
Между тем наступила весна 218 г., и Ганнибал, закончив необходимые приготовления, двинулся из Нового Карфагена вдоль морского побережья, мимо разрушенного Сагунта, мимо крупнейшего иберийского города Этовиссы на север и тремя колоннами форсировал Ибер [Ливий, 21, 22, 5; 21, 23, I]. Здесь, севернее пограничной реки, он установил свою власть (или власть Карфагена, что в данном случае было одно и то же) над местными племенами — илергетами, баргусиями, авсетанами, преодолев их упорное сопротивление, а также над Лацетанией — страной, непосредственно прилегавшей к Пиренейским горам [Ливий, 21, 23, 2; Полибий, 3, 35, 2–4]. Наместником этой страны Ганнибал сделал Ганнона, которому дал 10 000 пехотинцев и 1 000 всадников; важнейшей задачей Ганнона было сохранить контроль над баргусиями, для чего Ганнибал предоставил ему неограниченные полномочия, и удержать в своих руках проходы через Пиренеи [Полибий, 3, 35, 4–5; Ливий, 21, 23, 23].
79
У. Карштедт [см.: О Meltzer, GK, III, стр. 371, прим. 1] считает рассказ о переговорах римского посольства в Испании и Галлии литературным вымыслом, который должен оправдать медлительность римской подготовки к войне. Ему кажется невероятным, чтобы послы, совершив такой исключительный акт, как объявление войны, отправились путешествовать, так что их правительство сначала узнало о выступлении неприятеля и только потом о возвращении своих послов. Эти рассуждения, однако, сами по себе не опровергают прямого указания Ливия. Обеспечить нейтралитет иберийских и галльских племен было слишком важной задачей, чтобы ее выполнение можно было отложить; сенат же, несомненно, мог быть извещен об исходе посольства задолго до его возвращения в Рим.