Грек вместе с Бостаром неустанно пытался убедить в этом достопочтенных пожилых сторонников Баркидов. Но они упорно не желали прислушиваться к их доводам. А ведь в дополнение к пятидесяти тысячам воинов вполне можно было завербовать еще двадцать тысяч человек, усилить флот и действовать умно и целенаправленно. Оказать помощь Масиниссе в борьбе с Сифаксом, и тогда Гадзрубал, получив свободу действий, вместе с Гимильконом, Карталоном и вождями союзных племен если не разгромит, то хотя бы значительно потеснит обоих братьев-консулов и тем самым позволит Магону перейти через Пиренеи и Альпы и атаковать Рим с севера. Оставшиеся десять тысяч воинов высадились бы тогда на иллирийском побережье и по договоренности с Филиппом Македонским заняли гавань Аполлонию, а затем вместе с его армией переправились в Италию, куда также без всяких условий были бы направлены в помощь Ганнибалу оставшиеся тридцать тысяч солдат и достаточное количество серебра. Война наверняка бы закончилась еще осенью.
Но ничего подобного не происходило, и Антигону порой казалось, что они как бы пытаются шептаться в бурю, держать светильник в яркий солнечный день или дыханием поколебать пирамиды. Грек даже предположить не мог, какие именно соглашения заключили между собой правители Карт-Хадашта.
В один из летних дней он сидел в огромном помещении банка напротив Бостара и подсчитывал убытки. Разрушенные хранилища на побережье, захваченные гаулы, пропавшие товары — обычные неприятные явления в этой охватившей всю западную половину Ойкумены войне.
Бостар, одетый на этот раз в ярко-зеленую тунику, то и дело поднимал голову и бегло посматривал на Антигона. Через открытое окно из гавани доносились визг пил, грохот молотков, громкий стук башмаков, крики и проклятия носильщиков, матросов и купцов и привычный запах горячей смолы, смешанный с вонью стоячей воды и гнилой рыбы, который не могли заменить никакие благовония. Антигон наморщил лоб, вспоминая стихотворение, начинавшееся именно с этих запахов, но так и не смог извлечь из глубин памяти ни одной строки. Вот уже несколько лет о поэте или поэтессе ничего не было слышно. Антигон не знал, жива ли еще стройная пунийка с необычайно яркими глазами, которую он не без оснований подозревал в авторстве многих популярных в городе стихов. Старинный дом их семьи в метекском квартале давно уже стал пристанищем и местом встреч поэтов, художников, скульпторов и музыкантов. Банк хорошо зарабатывав на них, а они в свою очередь также не имели оснований сетовать на судьбу. Без связей Антигона, его вкуса и расчетов создатель бронзовых скульптур Боэт едва ли мог позволить себе роскошный образ жизни. В Карт-Хадаште за его изделия платили в лучшем случае сто пятьдесят шекелей. В Афинах же и Александрии за «Сидящего Мелькарта», «Прыгающих львов» или необычайно соблазнительную «Афродиту» давали в десять раз больше, и треть этой суммы получал банк. Недавно один из посредников Ганнона Великого приобрел статуэтку Танит.
— О чем ты думаешь, о чем мечтаешь, глупый эллин? — Бостар вынул изо рта тростинку.
— Об искусстве, безмозглый пун, а мечтаю о мире. А ты о чем?
— А я размышляю о случившихся в последнее время довольно странных происшествиях, — Бостар заерзал на сиденье, неприятно шурша туникой.
— Говори понятней, друг мой, — усмехнулся Антигон, — Пока я не в состоянии проследить за ходом твоих мыслей.
— Три месяца назад утонул член Совета Мутун. Верно?
— Верно. Он не умел плавать.
— Зачем же он тогда полез в залив? А два месяца назад лошади понесли повозку именно в тот миг, когда дорогу переходил член Совета Симпалон. Он погиб под копытами и колесами.
— Что ты этим хочешь сказать?
— За последние тринадцать месяцев из жизни ушло именно таким образом одиннадцать членов Совета. Утонули, попали под повозку, отравились рыбой и так далее. Двое из них сторонники Баркидов, один — приверженец Ганнона, остальные занимали неопределенную позицию. Но все они, Антигон, — развел руками Бостар, — уже вот-вот по возрасту могли войти в Совет старейшин. Ганнон же вот уже целый год почти безвылазно сидит в своем городском дворце, а на заседания отправляется только в сопровождении двадцати телохранителей.
— Даже так?
— Именно. И поэтому доказать ничего нельзя. Может быть, с приверженцем Ганнона действительно произошел несчастный случай, может, он собирался раскрыть какую-то его тайну, а может, его убрали лишь для того, чтобы Ганнон мог сказать; «Что вы хотите, моих людей это также коснулось».