— Прежде всего, мы здесь отомстим ганзейцам! — сказал Торсен, останавливаясь под одним из многочисленных окон обители и обращаясь к своему спутнику, — а там уж вы начнёте ваше дело в Визби. Клянусь, что остерлинги будут обо мне помнить!
Торсен поднял руку вверх, произнося это заклинание, и затем вместе с Нильсом быстро зашагал по улице, и вскоре после того они оба исчезли под сводом указанного им погребка.
III
Дядя и племянник
Тайная беседа датчан не осталась без свидетелей.
Монах-францисканец, сидевший у решетчатого окна своей кельи над какой-то старой рукописью, услышал под окном громкий разговор и осторожно приотворил своё маленькое оконце, так как лица говоривших не были ему видны сквозь оконницы из роговых пластинок. Быть может, отец Ансельм и не сделал бы этого, потому что мирское любопытство было ему чуждо; но до его слуха доносились слова «ганзейцы» и «остерлинги» — и слова эти были произнесены с особенной злобой, а потому и возбудили его пытливость. Он и сам был родом из Любека, и старший брат его, богатейший купец Госвин Стеен, принадлежал также к этому обширному северному торговому союзу. Потому и неудивительно, что отец Ансельм решился прислушаться к разговору, который вызвал гневный румянец на его бледных щеках.
А так взволновать Ансельма было нелегко, при его добродушном характере, при его готовности всё прощать и извинять! Без всякого прекословия покорился он некогда отцовскому приказанию и променял весёлую мирскую жизнь на тишину одинокой кельи: любовь к отцу была в нём сильнее тяги ко всем тем наслаждениям, какие могла ему предоставить жизнь. Для того чтобы брат его мог расширить свои торговые обороты, Ансельм отказался от своей доли в отцовском наследстве: он ни в чём не нуждался, так как обитель принимала на себя заботу о его немногосложных потребностях. У него была только одна страсть — к учёным книгам, которыми он никогда не мог насытиться. И только эту страсть мог поставить ему в укор настоятель обители...
Отец Ансельм тотчас после того, как оба иноземца удалились от его окна, решился действовать. Он испросил разрешения у настоятеля и направился к «Стальному двору» — известить г-на Тидемана о нападении, угрожающем ему и ганзейцам. Каждый монах «серого братства» поступил бы точно так же на его месте, потому что весь их орден состоял в самых тесных дружественных отношениях с ганзейцами и шёл по следам их в самые отдалённые местности, где только они основывали свои фактории. Весьма естественно в ганзейцах, вечно боровшихся с опасностями на море, развивалось глубокое сознание ничтожества всего человеческого и потребность в духовном руководстве; вот почему всюду, куда бы ни проникали корабли ганзейцев, они строили церкви во славу Божию, во славу Того, кто столь милосердно указывал им путь по морям. И никто из ганзейцев не пускался в море иначе, как захватив с собою на корабль священника, обыкновенно из францисканского ордена. Так, постепенно, с течением времени, между немецкими купцами и монахами излюбленного ими ордена установилось нечто вроде братства, которое для отца Ансельма тем более имело значение, что он сам сопровождал когда-то своего «брата», господина Тидемана фон Лимберга, в его прежних дальних плаваниях.
Снова раздался стук у ворот «Стального двора», и тотчас вслед за ним благочестивый францисканец появился в каморке домового сторожа. Но прежде чем он успел попросить о том, чтобы было доложено господину ольдермену о его приходе, словоохотливый старик уже успел сообщить ему, что сын Госвина Стеена прибыл из Любека.
— Как, мой племянник Реймар? — воскликнул Ансельм с радостным изумлением. — Боже ты мой, сколько же лет минуло с тех пор, как я видел его, — ещё мальчуганом! Теперь, небось, уж совсем взрослый мужчина? Так он, значит, переселился в Лондон, а о своём дяде и не вспомнил? Конечно, моя одинокая келья немного может иметь привлекательного для пылкого юноши. Ну, а вы-то видели этого милого юношу? Каков он из себя — и неужели же ни словечка обо мне не спросил?