Гапон рассказывал с большим жаром и жестикуляцией.
Походив немного по комнате, добавил спокойно и смеясь:
— С чего они взяли, что я хотел себя убить?
Опять ходит и, став уже серьезным, продолжает:
— Полтора часа убеждали. Я заставил их поклясться (нахмурил брови) над телом товарища, что они всю жизнь будут служить рабочему делу. И только тогда сказал, что не наложу на себя руки. Да, трагическая была картина, Мартын».
«Когда Петров возвращался в Россию с поручениями Гапона, этот авантюрист предложил Черемохину убить Петрова, после того, как последний исполнит поручения. Черемохин дал слово, — он сам рассказывал мне это за несколько дней до самоубийства. Черемохин — именно тот рабочий, который, узнав об истории с кражей 30 т[ысяч рублей] и о роли Гапона в ней, застрелился на глазах попа и своих товарищей».
Что можно сказать по этому поводу? Если Гапон действительно поручил Черемухину убить Петрова (или поощрительно отнесся к высказанному им намерению сделать это), это не только нравственно скверно, но прежде всего совершенно безумно в практическом смысле — особенно учитывая те обстоятельства, в которых Гапон и его организация оказались к февралю. Впрочем, и без того ответственность за трагедию прямо или косвенно лежит на Гапоне, запутавшемся в политических играх и впутавшем в них своих приверженцев. Он и ощущал свою вину — насколько он вообще был в состоянии это делать. Впрочем, о муках совести Гапона мы знаем от Мануйлова… который сам о совести имел представление скорее теоретическое.
Что касается Черемухина, то он-то в любом случае убивать Петрова, вероятно, не собирался. Оружие было нужно ему, чтобы свести счеты с жизнью. Но другие гапоновцы были настроены решительно. Некто Еслаух, например, в день похорон Черемухина (23 февраля) явился домой к Петрову, застал только его жену — и угрожал ей расправиться с ее мужем-предателем.
С другой стороны, в тот же день, когда погиб Черемухин, у Гапона в помещении центрального комитета в присутствии Стечькина и других состоялось бурное выяснение отношений с Алексеем Григорьевым, которого в конце концов силой вывел из здания сторож. Скандал из-за разоблачений Петрова случился в момент, когда дела в организации и так-то пошли хуже некуда — по внешним причинам. У гапоновцев было более чем достаточно причин для отчаяния — и для взаимного раздражения…
РАЧКОВСКИЙ
Что же происходило с «Собранием» и с Гапоном в первые полтора месяца 1906 года?
Отделы формально были открыты, помещения арендованы, плата внесена, деньги имелись. Но никакой деятельности, кроме выплаты пособий по безработице, — ни лекций, ни концертов и танцевальных вечеров (которые приносили бы прибыль) организовать пока не удавалось. Для этого требовалось особое разрешение — а власти все медлили. Гапон не понимал почему.
Где-то в конце первой декады января Мануйлов объяснил: против восстановления «Собрания» категорически выступает Дурново. Произошло именно то, чего в декабре опасался Гапон. Восстание случилось, было подавлено, и в результате позиции Витте (и других правительственных либералов) ослабели, а Дурново (и других «реакционеров») — укрепились.
Мануйлов сказал, что есть человек, который может помочь — Петр Иванович Рачковский, действительный статский советник, вице-директор Департамента полиции.
Итак, Рачковский. Одна из самых ярких и самых малосимпатичных фигур в истории российского политического сыска.
Рачковскому было 55 лет. Из дворян, но всего лишь с «домашним образованием», он начинал службу с нижайших должностей: почтовый сортировщик, канцелярист… Дослужился до судебного следователя — потом отставка при сомнительных обстоятельствах — литературная поденщина — дружба с народовольцами — арест — вербовка — раскрытие (между прочим, разоблачил Рачковского знаменитый Клеточников, внедрившийся в Третье отделение агент «Народной воли») — переход в «штат»… Кое-что общее с молодостью Зубатова. Но Зубатов был человек с идеями и принципами. У Рачковского второго, по крайней мере, никогда не водилось.