Настоящего его имени Бак не знал. Так повелось в Белом доме: охранники должны знать всех, но мало кому из остальных служащих случалось знать по имени охранников. Тощий, Горшок, Индеец, Резанный, Шеф, Сфинкс — так гражданский персонал Белого дома нарек охранников (так охранники и были известны), и Бак ни разу не слышал, чтобы кого-либо из них называли по имени.
Горшок вышел из будки, кивнул Баку, окинул взглядом его кожаный «дипломат» и хмыкнул.
— С ветчиной и сыром? — спросил Горшок.
— Мимо, — усмехнулся Бак и раскрыл «дипломат», показывая два яблока, картонку с кефиром и завернутую в вощеную бумагу цыплячью ножку. — Платите.
Горшок порылся в кармане, выудил десятицентовик и положил его Баку в ладонь.
— Стало быть, сегодня я дал маху, — сказал Горшок. — А знаете, какой у нас счет, господин Бак? Из девятисот тридцати двух пари я выиграл пятьсот одно, а вы четыреста тридцать одно. Что бы это, по-вашему, значило, а?
— А кто его знает? — ответил Бак.
Улыбнувшись Горшку, он пошел дальше, но вопрос постового вызвал раздражение. В эту игру они играли уже более трех лет. Просто невероятно, как это Горшок засек, что Бак начал полнеть и стал носить с собой в Белый дом диетический завтрак. Давным-давно шутливым тоном он рассказал, какого рода диеты придерживается, и Горшок начал угадывать, что именно Бак каждый раз несет в портфеле. Постепенно отгадки переросли в пари, пари затем приобрели весьма серьезный характер и стали значительнейшим событием для обоих. Сегодня Горшок проиграл впервые чуть ли не за целую неделю. Пытаясь обвести его, Бак научился Бог знает какой изощренности в приготовлении завтрака и просил Сару, свою жену, покупать ему то редкие сорта колбас, то фаршированные салатом яйца, а иногда и бутерброды с икрой. Как-то раз шутки ради Бак поехал в один из самых дорогих магазинов Вашингтона и купил баночку консервов из мяса кенгуру, но, достав из портфеля экзотический сандвич и увидев выражение лица охранника, понял, что несколько вышел за рамки установившихся правил игры. Десять центов Горшок заплатил, но в глазах его сверкнул лед.
Бак вошел в Восточный вестибюль, кивнул Индейцу, повернул налево и вошел в свой кабинет.
Раскрыв «дипломат», быстро переложил еду в левый нижний ящик стола, затем достал «Вашингтон пост» и положил на стол. Защелкнув портфель, поставил его в угол за вешалкой. Затем уселся за стол. Как обычно, ровно посреди стола лежали оставленные рассыльным полчаса назад «Правда» и «Известия», а также очередной номер «толстого» русского литературного журнала.
Бак начал читать советские газеты. Читал он их невероятно быстро. И, читая, то есть делая то, что проделывал уже сотни раз, испытывал ощущение гордости. Ибо знал, компетентно и не крича об этом, что был в числе трех лучших переводчиков с русского в Соединенных Штатах. Может, у Рискинда в университете Беркли чуть-чуть получше произношение, но и все тут. А уж в том, что переводит лучше Уоткинса из Пентагона, Бак даже и не сомневался. Всем же остальным американским переводчикам с русского до них троих — как от земли до неба. Даже лучший после них троих знаток русского в Америке — а это, пожалуй, Хейвен из Колумбийского университета — и тот не стоит к ним ближе.
Не без злорадства Бак припомнил, что на недавнем заседании Ассоциации по изучению славянских языков Хейвен дважды в одном докладе неверно привел русское слово «папизм». И только Рискинд, Уоткинс и сам Бак заметили ошибку. Переглянувшись через зал, они обменялись улыбками, еле заметно покачав головами. А кроме них, никто нюанса и не понял.
Специалистом же в области русского языка Бак стал совершенно случайно. В пятидесятых, в самом начале корейской войны, когда ему было двадцать два, его призвали в армию. Ко времени призыва он учился в колледже, но особой тяги к языкам не испытывал. Намеревался выучиться на инженера. Однако, проходя отборочные экзамены в армии, проявил лингвистические способности и очутился в Монтерее, в военном институте иностранных языков.
Дальнейшее развитие событий привело Бака в изумление. К концу первой недели обучения он оторвался от своей группы месяца на два. Преподаватель, русский иммигрант из Казахстана, был ошеломлен. Бак не только быстро овладел русским алфавитом, синтаксисом и особенностями русской грамматики, но и мгновенно воспроизводил любой диалект, на котором к нему обращался собеседник. Две недели спустя он стал своего рода знаменитостью. Русские, преподающие в институте, приглашали его поговорить по-русски, и он тут же начинал отвечать с тем же акцентом, с которым говорили они. Если его собеседник был родом из Грузии, в русской речи Бака начинали звучать грузинские нотки. Если он говорил с ленинградцем — свойственные ленинградцам интонации. Преподаватели внимательно вслушивались, иногда улыбаясь, когда Бак воспроизводил непривычный акцент. Еще неделю спустя Бака отчислили из группы — объяснили, что его присутствие на занятиях деморализует остальных курсантов.