Оставшийся срок обучения в Монтерее Бак прожил как бы двойной жизнью. Первую половину дня он был занят курсом усиленной языковой подготовки, где изучалось все — от древнерусской литературы до современных научных трудов. Во второй половине дня он превращался в объект изучения группой психологов, пытавшихся понять секрет его успехов в овладении русским. Его прогоняли сквозь бесчисленное множество тестов с целью определения способностей, физических и интеллектуальных возможностей и индивидуальных качеств. Результаты же престраннейшим образом свелись к нулю. Бак обладал коэффициентом умственных способностей среднего студента — около 122. Он показал весьма приличные результаты в тестах на реакцию на слова, но память его отнюдь не оказалась лучше, чем у среднего курсанта. Слух же оказался даже ниже среднего. Умение воспроизводить тональность, частоту и уровень звуковых колебаний оказалось феноменальным, но не подкреплялось никакими иными способностями. Психологи одновременно были и заинтригованы, и подозрительны. Все им казалось, что Бак чего-то не договаривает. Один из них выдвинул версию, что в раннем младенчестве на Бака произвел глубокое впечатление некто, являвшийся носителем русского языка. В развитии оной версии он даже подготовил статью, озаглавленную «Показательный пример отложения в памяти полученных в младенчестве языковых навыков». Тот факт, что установить присутствие в детском окружении Бака кого-либо, говорящего по-русски, так и не удалось, на ученого мужа ни малейшего впечатления не произвел.
По прошествии времени, ощутив безразличие Бака к происходящему, психологи начали обсуждать результаты своих изысканий прямо в его присутствии. Он знал до мельчайших подробностей, как трактуются его упражнения с пятнами Рорсгаха, как оценивается его Кус по результатам восьми различных тестов, что показало обследование его потенциальных профессиональных наклонностей, каков его индекс невропатии и насколько он толерантен к двусмысленности. Во всех тестах Бак выдавал стандартно средние результаты.
Бак лишь снисходительно улыбался психологам. Он-то прекрасно знал, что обладал самыми что ни на есть средними способностями. Причин же своих лингвистических успехов не понимал, да нисколько ими и не интересовался.
К концу года Бак говорил почти на всех диалектах русского языка ничуть не хуже любого из преподавателей.
Сначала Бак получил назначение в отдел Пентагона, где переводилась наиболее важная советская военная документация. Иногда давали на перевод документы, выкраденные, как говорили, американскими разведчиками или купленные у шпионов, кишмя кишащих в Гонконге, Берлине и Танжере. А иногда — просто длинные статьи из советских военных журналов.
Бак работал быстро и производительно. Даже опытные специалисты поражались скорости, с какой он переводил запутанные фразы.
«Сержант Бак является своего рода феноменом в нашем отделе, — писал в служебной характеристике его непосредственный начальник. — Он не только безукоризненно владеет русским, но каждый раз, встречая новый разговорный оборот, коими изобилует этот язык, всегда способен предложить неизменно верный эквивалент». Засим следовали еще несколько лестных для Бака абзацев, и характеристика завершалась рекомендацией направить его в офицерское училище, составленной в несколько негативных тонах: «Данного военнослужащего целесообразно направить в офицерское училище, поскольку его виртуозное владение языком заставляет старших по званию испытывать неловкость в обращении с ним как с нижним чином».
Бак чувствовал, что вызывает у коллег настороженность, и понимал почему. Все в отделе интересовались не только русским языком, но и советской политикой, экономикой, руководителями, вооружениями, даже просто русскими сплетнями. Бак же не скрывал, что все, связанное с Россией, ему глубоко безразлично. Его куда больше интересовали маленький красный автомобильчик «МГ», доведенный им до высшей степени технического совершенства, девушка из Джорджии по имени Сара и медленный джаз.
Случались дни, когда весь отдел ходуном ходил из-за того, что кого-то вывели из советского руководства. Сотрудники часами спорили, пытаясь уяснить значение происходящего. Когда спрашивали мнение Бака, тот лишь пожимал плечами: «Ничего не могу сказать». Он вовсе не был невежей, просто — не интересовался. Сотрудники тщательно следили за взлетами и падениями безвестных советских бюрократов, обсуждали проблемы советского сельского хозяйства, спорили с пеной у рта, был ли Сталин марксистом, или оппортунистом. Ощущение же полной непричастности Бака ко всему сначала удивляло, а затем стало невыносимым. Безукоризненные же переводы и то, что ему, единственному во всем отделе, никогда не требовался словарь, популярности Баку не прибавляло.