— Я буду приветствовать ваш визит, господин премьер, и также приму упомянутые вами меры в отношении наших вооруженных сил, — ответил президент. — Вы точно определили то, что мучало меня все последнее время.
Президент сделал паузу. На линии воцарилось молчание.
— Господин премьер? — в голосе президента звучала неуверенность.
— Я слушаю вас, господин президент.
— Этот кризис, обрушившийся на нас… Это несчастье, как вы сказали… Ведь в известной степени в нем нет человеческой вины. Не человек совершил ошибку, и вряд ли имеет смысл искать, на кого возложить вину. — Президент остановился.
— Я согласен, господин президент.
Бак заметил, что президент кивнул, принимая согласие собеседника, будто они находились рядом, а не говорили по телефону. Президент продолжал, отчасти просто размышляя вслух:
— И это размывание человеческой ответственности вызывает в создавшейся ситуации наибольшее беспокойство. Как будто люди испарились, а их места заняли машины. И весь день напролет мы с вами висим на телефоне, боремся не столько друг с другом, сколько с этой гигантской взбунтовавшейся системой компьютеров, пытаясь не дать ей взорвать весь мир.
— Верно, господин президент. Сегодня весь мир мог пойти бы прахом, и никто, ни один человек даже не смог бы повлиять на принятие решений.
— В известном смысле, — продолжал президент. — Даже изначальное решение создать эти компьютеризованные системы вообще никем из нас не принималось. Системы оказались технически исполнимы — что ж, мы создали их. Затем оказалось технически возможным перекладывать на них все больше и больше ключевых решений — что ж, мы сделали и это. А потом, даже не успев этого заметить, зашли так далеко, что машины сумели загнать нас в сложившуюся сегодня ситуацию.
— Да, мы чересчур передоверились этим системам, — хмурые нотки вновь послышались в голосе премьера. — Нельзя доверяться системам, господин президент, системам машин ли, людей ли… — Премьер оборвал фразу на полуслове, как бы потеряв мысль.
— Но мы доверились им, — сказал президент. — Мы, да и вы тоже, доверились нашей распрекрасной безотказной системе гарантированной безопасности, из-за чего и оказались беспомощными, когда она дала сбой.
Бак торопливо переводил.
Президент излагал свои мысли порывисто, временами останавливаясь, подбирая слова, после чего они снова лились потоком, будто он наконец высказывал давно накопившиеся и вечно сдерживаемые заботы и тревоги. А ведь премьер и президент, похоже, теперь понимают друг друга раньше, чем я успеваю переводить, вдруг осенило Бака. Кризис, пережитый вместе, выковал соединившую их интуитивную нить понимания. Следя за лицом президента, думающего вслух, ищущего слова, чтобы облачить в них мысли, Бак осознал: есть вещи, важнейшие и глубочайшие проблемы, которыми президент может поделиться лишь с одним-единственным человеком в мире — советским руководителем. Осознал Бак и то, что оба собеседника поняли это и были благодарны за несколько свободных мгновений, выпавших им для разговора, помогшего пробить брешь в стенах ужасающей изоляции, отделяющей занимаемые ими посты от всего остального мира.
— Несчастье, случившееся сегодня, сотворено машиной. Думаю, нам с вами дали заглянуть в наше возможное будущее. И мы должны сделать глубочайшие выводы, черт побери. Ибо эти компьютерные системы приберут к рукам всю нашу жизнь.
— Правильно, — ответил советский премьер. — Интересно, что же останется человеку в будущем? Не следует ли нам по-иному оценить роль человека: «компьютер предполагает, человек располагает»?
— Да, это, возможно, лучшее, на что мы можем рассчитывать, но сегодня мы не можем быть уверенными даже в этом. Мы должны изыскать возможность поставить компьютеры под контроль. Они являют собой новую разновидность власти — я бы даже сказал: деспотизма, — и мы должны научиться вводить его в конституционные рамки.
— Конституционализм подобного рода был бы для меня приемлем, господин президент. Но это задача политиков, не ученых. — Премьер рассмеялся. — Компьютеры чересчур важны, чтобы оставить их математикам.