граждане, что ль? А ну-кось, давай сунемся к предводителю? Аль вот господа приедут, к господам сунемся...
может, нас поддадут коленкой... Знаешь как? - Капитон Аверьяныч представил, как поддадут.
- Граждан-то! - с улыбкой добавил Мартин Лукьяныч.
Все засмеялись.
- Ну уж, Капитон Аверьяныч, на смех все можно оборотить! - с досадою сказал Николай и опять начал расчеркиваться.
- Ну, и что ж? Как он там? - спросил Мартин Лукьяныч у старосты.
Прохарчился, говорит... Нет, говорит, меры, как израсходовался.
- Город-то не тетка, - заметил ключник, - тут-то ему что? Слез с печки, брюхо распоясал, вынет баба шти - хлебай, покуда утроба дозволит. Но в городе первое дело - мошну покажи.
- Нет-с, оставьте, напрасно беспокоитесь, - город требует ума! вымолвил Елистрат, ни с того ни с сего расцветая счастливейшею улыбкой. Я, этта, жимши в Усмании...
- Ну да, ну да, само собою, - сказал Мартин Лукьяныч, покосившись на Елистрата, - но вообще как он там?
Действительно судил кого-нибудь? И действительно господа члены принимают в резон? Как, например, мужики, скажут, так и случится, а?
- Точка в точку, Мартин Лукьяныч. Кабы не такой мужик, сумнительно даже слушать. Ежели скажут мужики:
оправляем, мол, эфтого человека... вора, к примеру, аль какое ни на есть смертоубийство, кого бы ни было, - сичас ослобоняют. Потому член никак не может супротив присяги.
- А, Капитон Аверьяныч, каково? Вот и вспомнишь Дымкина-покойника... Помрачение умов?
- Что ж?.. Я вот посмотрю, посмотрю, да и сам эдакто устрою. Чуть какая неисправность, соберу конюхов, судите, мол, вот Ларька али там Сидорка какой-нибудь тысячного жеребца опоил... Нельзя ли его, разнесчастного, оправить?.. А ты, Николай, в секлетари тогда ко мне, а?
Все опять засмеялись, а Николай сердито скрипнул пером и сделал кляксу.
- Ну, а еще что он рассказывает? - спросил Мартин Лукьяныч. - Как вообще, доволен?
- Никак нет-с. Оченно жалко, говорит. Тоись для души, к примеру, чижало. Думаешь, думаешь, говорит, - с пахвей собьешься.
- Еще бы! Прошу покорно, век свой в навозе копался и вдруг - судить.
- Эдак-то, говорит, судили однова!.. Глядим, вот сбивает член, вот сбивает!.. Ну и ломанули, что виновен, дескать, обвиноватили, значит. А опосля того, глядим - подобрали члены закон: предвечная работа ему вышла, тоись на каторгу. Чисто, говорит, занапрасно упекли!.. И великое, говорит, наказание тому человеку, что малость посечь...
Ну, эдак, штучек тридцать - сорок всыпать. А они, не собрамшись с умом, - в каторгу. Чижало, сказывает.
- Я думаю, - с пренебрежением воскликнул Мартин Лукьяныч, - член-то, должно быть, глупей его! Если уж член настаивал, - должно быть, господин прокурор? - значит, стоит того. Не угодно ли, Арсюша Гомозок с прокурором не соглашается, с ученым человеком, с юристом...
До чего дожили! Да к чему назначают эдаких мужиков?
Ужели не нашли потверже? Староста Веденей, например...
тот, по крайней мере, строг. Тот не задумается эдакому артисту какому-нибудь шкуру спустить.
- Точно так-с, - почтительно согласился дядя Ивлий, - Веденей будет посурьезней.
Николай бросил расчеркиваться и с остервенением на разные лады, разными почерками выводил одно и то же слово: "обскурантизм... обскурантизм... обскурантизм", но в разговор вступать не решался.
- А как, осмелюсь доложить вашей милости, насчет извозу? - сказал дядя Ивлий. - С нашим дурачьем ничегоне поделаешь.
- То есть как так ничего не поделаешь?
- Не берутся. Поговорил кое-кому, - какой ведь народец: да кто ее знает, да мы отродясь не важивали с весу, да нам в диковину... А то несообразную цену просят: сорок рублей с вагона.
- Прошу покорно! Отчего ж это?
- Глуп-ат, народ-ат глуп, Мартин Лукьяныч. Вот мешки эти... теперича как, - точка в точку, чтоб пять пудов?..
А ну-кось не потрафишь? Аль ушивку взять... Пожалуй, бабье дело. Но бабы никак не согласны. И опять, сколько нужно подвод под вагон... все ведь на пуды стали обдумывать! А там, приедешь, к примеру, на возгал, кое место сваливать? Ни то начальство какое приставлено, ни то как?
- Ты, я вижу, дурак эдакий, и сам-то ничего не смыслишь. - Мартин Лукьяныч раздражительно почесал в затылке. - Как же теперь? Ты ведь отлично знаешь: пшеницу нужно к сроку доставить. Ах, черт их возьми с этими машинами!.. То ли дело, насыпешь, бывало, двадцать мер прямо в веретье, ползи себе с богом хоть до Москвы...
Пути сообщения, пар, быстрота... на кой черт нужно, желал бы я спросить?
- Точно так-с, - с готовностью согласился несколько было оробевший староста, - в прежние времена не в пример было вольготнее.
- Касающе невежественных народов теперь требуется оченно даже большая сноровка-с, - с изящною улыбкой произнес Елистрат. - Я, жимши в лабазе...
- Ну, однако, надо же как-нибудь, - сказал Мартин Лукьяныч, обращаясь к Ивлию, и мимоходом пристально покосился на Елистрата.
- Коли, ваша милость, прикажете Гараську подговорить? Гараська враз артель собьет.
Мартин Лукьяныч поморщился.
- Собьет, думаешь?
- Беспременно собьет-с. Наметался по эфтим делам:
как зашить, как навалить, как что... он уже насобачился.
Я, признаться, не осмелился без приказу: а то он с первого же слова выпросил с меня восемнадцать рублей.
- Вот как!.. Ладно, пришли его сюда, посмотрю.
- Староста! В какие-такие чины произошел Максим Шашков? - спросил Капитон Аверьяныч. - Еду я ономнясь к обедне, вдруг обгоняет меня Стечкин, Семен Иваныч... Что он, кажись, мировой?
- Мировой судья, - сказал Мартин Лукьяныч.
- И вдруг вижу - сидит с ним бок о бок Максим Шашлов. Застегнут полостью, сидит в крытом тулупе, - ну совершенно как свой брат. В каком он чине, а?
- Уж и не знаю, - ответил Ивлий. - Говорили по лету, быдто... как бишь их?.. А шут тебя возьми со всем с потрохом!.. Болтали, быдто в согласные, что ль, какие его выбрали. А доподлинно не знаю. Обапол покрова он тоже в город гонял. По эфтим самым делам.
- Неужели Семен Иваныч так и усадил его рядом?
Может, на облучке? Может, вы осмотрелись, Капитон Аверьяныч? - спросил Мартин Лукьяныч. - Черт знает что! Я, кажется, не барин, а и то не позволю себе такой низости.
- А я посмотрю, посмотрю, - сказал Капитон Аверьяныч, - придет Кузька али Митрощка какой-нибудь помои у меня выносить, беспременно посажу его с собою за самовар. Что ж, всех сравняли!.. А ты как думаешь, Николай Мартиныч? - Николай сделал презрительное лицо. - Староста, чего ж ты, брат... вот кресло-то, присаживайся, требуй там себе чего хочешь, а?
"Начальники" так и покатились от этих слов. Дядя Ивлий, захлебываясь веселым смехом, только и мог проговорить:
- Ах, и шутники же вы, Капитон Аверьяныч!
Никто, впрочем, не изменил почтительной позы и почтительного выражения на лице, кроме приказчика Елистрата, который вдруг прислонился к печке и с развязнейшим видом произнес:
- Я, этта, прохожу обнаковенно по соборной площади, потому как жимши в городах...
- Ты! - крикнул Мартин Лукьяныч с перекосившимся от внезапного гнева лицом. - Кто ты такой? Где стоишь, а? Я тебе прислонюсь!.. Я тебя выпрямлю!.. Николай, подочти, сколько ему приходится по нонешнее число!
Вон!.. Чтоб духу твоего здесь не пахло!.. Староста, гони "го, анафему, в три шеи!
Напрасно испуганный Елистрат пытался оправдываться, вытягивая руки по швам, - его немедленно же удалили. Мартин Лукьяныч раздраженными шагами ходил по комнате.
- Я давно замечаю... - говорил он, - эдакая непочтительная харя... Прошу покорно.
- Самый пустяковый человек-с, - осторожно вставил староста.
- Язык что петля, а на деле посмотреть, гроша ломаного не стоит, сказал ключник.
Капитон Аверьяныч с смеющимся лицом подмигивал Николаю.
Дня через три, когда на станцию недавно открытой железной дороги уже был отправлен первый "транспорт"
пшеницы, Мартин Лукьяныч сказал Николаю:
- А тово... Все-таки молодец Гараська: мигом уговорил этих дуралеев, отлично зашил мешки, нагрузил, получил квитанцию. И недорого взял. Молодец! И Аношка этот... и Андронка - какой ведь был увалень, но теперь отлично справляется. Молодцы!
- Я, папенька, давно говорил, что Герасим превосходный работник. Их с Аношкой так теперь и зовут рядчиками.