Единственной ложкой дегтя, которая омрачала безмерную радость Владимира Андреевича, была необходимость, в случае смерти царевича и пресекновения царского рода, повиноваться в принятии главных решений брату государя, князю Юрию Васильевичу. Вообще говоря, на эту приписку можно было совершенно не обращать внимания. Источенный хворями и недомоганиями, младший брат царя всяко не протянет долго, а учитывая его умственную слабость, вернее придурковатость, и полнейшую безобидность, можно было не опасаться ни посягновений на власть, ни вмешательства в дела государственные. Надо думать, царь выторговал ссылку на брата в завещании лишь для того, чтобы его воля не выглядела вовсе уж безропотным отречением от власти, и ближние советники его снисходительно поддержали это.
Да, лишь для поверхностного, непосвященного взгляда монаршая милость к Старицким вызвана была волею самого Ивана Васильевича. На самом деле она явилась результатом той кропотливой работы, что «избранные» царя вели с ним после смерти первого его сына, медленно, по обломкам, воссоздавая здание былого доверия и послушания государя своим мудрым советникам, которые желали, всей душой жаждали спасти царевича Дмитрия, и благочестивый Максим Грек его предупреждал, однако никто ничего не смог сделать с непреклонной волей царя: он упорствовал в своих заблуждениях и в результате сам навлек беду на себя и свою семью.
С разрушительными последствиями сатанинского силлогизма Вассиана Топоркова было покончено!
– Нет, государь, нет, – наперебой твердили Сильвестр, Адашев и Курбский. – Совет, данный тебе, внушен духом лжи, а не истины. Царь должен не только властвовать, но и творить народное благо, не забывая, что и он – Божья тварь, как все его подданные. Никто не может жить только своим умом: мудрость царя, как и мудрость всякого человека, имеет нужду в помощи других умов, и она будет тем превосходнее в глазах народа, чем мудрее советники, им избираемые. Монарх, опасаясь умных, попадет в руки хитрых, которые в угодность ему притворятся даже глупцами. Потворствуя порочным страстям его, поведут его к своей низкой цели. Царь должен опасаться не мудрых, а коварных советников!
Новая победа над духом царя была полная. Вместе с написанием духовной в пользу Старицкого он дал Адашеву чин окольничего. Сильвестр от всякого внешнего возвышения отказался: ему более чем довольно было восстановления былой власти над государем – ради этого он и жил. А князь Курбский был послан с полками на взбунтовавшуюся луговую черемису и башкир…
В этом, конечно, трудно усмотреть монаршую милость. Можно не сомневаться, что Анастасия, которую Сильвестр по-прежнему втихомолку честил Евдоксией да еще Иезавелью, вылила на голову князя Андрея Михайловича ушаты грязи: ведь именно Настя-Фатима, некогда подаренная Курбским, сделалась причиною гибели царевича! И хоть на пробудившийся разум царя подействовал довод Алексея Федоровича, дескать, бедная нянька и сама погибла, не сбежала ведь, учинив злодейство, а стала жертвой того же несчастного случая, вернее – Божьего промысла, все же Иван Васильевич не мог смотреть равнодушно на князя Андрея. Но, с другой стороны, Курбский был воин, а где место воина, как не на войне? Вместе с ним ушли князья Иван Шереметев и Семен Микулинский, ушел на Каму вместе с боярскими детьми и вятчанами Данила Адашев – тут не шло и речи ни о какой опале, только о делах государственных.
И все-таки Алексей Федорович жалел об отсутствии князя Курбского. Если «избранным» удалось вполне, по-старому подчинить своей воле Ивана Васильевича, то Анастасия вполне могла в тиши опочивальни плести свои женские сети. С помощью своих коварных братцев, разумеется! Алексей Федорович слышал, будто Захарьины всеми силами пытаются вернуть влияние при дворе, почти утраченное после смерти Дмитрия: опять зачастили к царице, выпрашивают через нее новых милостей даже для самой забытой и дальней родни. Лишь бы своих насажать здесь побольше! Снова вспомнили про Ваську Захарьина, которого от веку числили в шутах гороховых, ни к чему не пригодных, стыдились его. Поговаривают, Анастасия, которая его терпеть не могла, решилась-таки недавно – просила за него у царя, и тот пообещал придумать чего-нибудь и для Васьки. Этак, глядишь, опять повыползут из всех щелей неискоренимые, словно тараканы, Захарьины. А Васька еще и в ближние бояре вылезет! И во всем виновна Анастасия… Как же осилить ее?
Сильвестр был на царицу озлоблен, а злость – плохой советчик, Адашев это понимал, потому что и сам с первой встречи испытывал к Анастасии Романовне глухую неприязнь (взаимную, разумеется!), зачастую мешавшую ему принимать верные решения. Да и не был он знатоком женской души. А вот Курбский, красавец и щеголь, словоблуд и блудодей, таковым знатоком был. И особенно тонко чувствовал он именно душу Анастасии, как будто его любовь, обратившаяся со временем в ненависть, пролагала между ним и Анастасией некие странные духовные тропы, протягивала некие незримые нити, благодаря которым он точно знал, когда, в какую минуту и чем можно причинить ей боль.