И в этот момент раздался новый звук.
Глухой, тяжелый удар сверху, от которого по корпусу «Антеро» прошла вибрация.
Огромный блок системы охлаждения, сорванный со своего места на потолке ещё при взрыве и державшийся на паре чудом уцелевших кабелей, окончательно оборвался и рухнул вниз. Он ударил не по нам, а по дальнему концу серверной стойки, которую я поднимал.
Законы физики безжалостны.
Мой конец рычага вырвало и отбросило. А серверная стойка, получив импульс, с оглушительным грохотом ударила вниз и вбок. Край серверного блока, двигаясь с невероятной скоростью, сработал как лезвие гильотины, устремившись точно в то место, где моя левая рука упиралась в шпангоут.
Раздался отвратительный, влажный хруст. Я не почувствовал боли. Только резкий, сокрушительный толчок в плечо. Мир на мгновение стал белым.
Я ошеломленно посмотрел на свою левую руку.
Вернее, на то место, где ей полагалось находиться.
Ниже локтя не было ничего. Только рваная рана, из которой толчками, в ритме бешено колотящегося сердца, хлестала кровь. Руку просто отсекло. Срезало, как ветку.
Лиланда, уже выбравшаяся из-под завала, закричала.
Пронзительно, истерично.
Я рухнул на колени.
Сквозь подступающую тошноту и звон в ушах, мой мозг отдал единственный верный приказ. Действовать.
Я выдернул из-за пояса ремень и, стиснув зубы до скрипа, начал перетягивать обрубок выше локтя, затягивая узел до тех пор, пока мир не поплыл перед глазами от разгорающейся боли.
В голове промелькнула до смешного нелепая мысль.
— Что ж, — выдавил я, пытаясь ухмыльнуться в лицо застывшей от ужаса Лиланде. — Зато теперь у меня будет крутой бионический протез. Всегда о таком мечтал.
Я сидел в глубоком кресле и лениво покачивал в стальной руке стакан.
Тяжёлый, гранёный, с янтарной жидкостью внутри.
Коньяк был выдержанным, с настолько глубоким и сложным букетом, что мой нос, привыкший к запахам пороха, озона и перегретого металла, просто отказывался его анализировать. Он просто констатировал: «дорого и вкусно».
Напротив, в таком же кресле, развалился Беркут.
Его потрёпанный кожаный плащ выглядел в этом роскошном номере инородным телом, реликтом из другой, более честной и грязной эпохи.
— Хороший коньяк, — наконец вынес он вердикт, выпуская облачко дыма из своей неизменной трубки. — Не то дерьмо, что нам выдавали на «Кентавре». Помнишь ту бормотуху? Её можно было в баки Цвергам заливать вместо топлива. И я почти уверен, что они бы от этого поехали быстрее.
— Зато она отлично дезинфицировала, — усмехнулся я. — И внутренности, и любые моральные принципы. После пары стаканов той дряни приказ атаковать жилые районы уже не казался таким уж неэтичным.
Беркут хмыкнул и сделал ещё глоток.
А мои мысли вернулись к синекожей флоксийке. К её испуганному крику. К огромным глазам, полным ужаса…
— Она не выжила, — сухо сказал я, протолкнув ком в горле спиртным. — Лиланда. Умерла через три месяца в одном из филиалов «Нового Гиппократа» от лучевой болезни.
Беркут облизал тонкие губы и подытожил:
— Ну а нас спас «Регенерис» и хороший курс дезактивации. Из Долины Смерти живыми вышли единицы. Даже не знаю, радоваться ли что мы в их числе.
Мы помолчали, глядя на панорамные экраны, заменявшие окна. Там, в нарисованной синеве, безмятежно плавали нарисованные рыбки. Идиллия. Фальшивая, как улыбка политика, но успокаивающая.
— А ведь они до последнего верили, что победят, — вдруг сказал Беркут, глядя на виртуальный коралловый риф. — И наши, и конфедераты. Сидели в своих золотых дворцах, двигали на картах фигурки, отправляли нас на убой и всерьёз обсуждали, какого цвета будут новые парадные мундиры после победы. Идиоты.
— Идиоты — это слишком мягко сказано, — я отхлебнул коньяка. — Идиоты — это те, кто пытается засунуть квадратный колышек в круглое отверстие. А эти ребята пытались заткнуть чёрную дыру пробкой от шампанского. Помнишь последний указ нашего Императора Всеслава-Августа перед тем, как всё пошло по одному месту?
— О, дай угадаю, — Беркут потёр шрам на скуле. — Что-нибудь жизненно важное? Вроде запрета на ношение носков с сандалиями?
— Почти. Он учредил Государственную Комиссию по Стандартизации Формы Облаков. Они должны были разработать единый стандарт для кучевых, перистых и дождевых. Чтобы, цитирую, «небо над Империей радовало глаз подданных гармонией и порядком».
Беркут несколько секунд молча смотрел на меня, потом из его горла вырвался хриплый, лающий смех. Он хохотал до слёз, стуча кулаком по подлокотнику кресла.