- Да? - сказал Михаил. - Ну это... специфика такая. У нас это... люди... работают... ну... ну, некогда нам, - Михаил повысил голос, - нам некогда ничем другим... вот! - он дернул усами.
- Да я все понимаю, Михаил, - ласково сказала Эвелина Пранская, - я очень люблю, горжусь нашими назарьинскими тружениками, кормильцами, я не боюсь таких высоких слов, Михаил. Такие как вы, Михаил, это прямые, честные, прекрасные люди...
Михаил сурово кивнул. Он почувствовал себя широкоплечим и могучим мужчиной, полным земных бурных соков и горячего солнца вместе с ветром.
- ...Михаил, вы можете себе представить, что сегодня я получаю конверт из Назарьино! Я не верю глазам, Михаил, открываю и вижу... Михаил, как вы думаете, что я могла увидеть? - спросила Эвелина Пранская.
- Это... не знаю, - ответил Михаил, но в ушах уже звенел знакомый высокий голосок: «Это я стихи писала! Сама!» Дерибасов побледнел, а голосок продолжил: «...и послала их в областную молодежную газету!»
- Там были стихи, Михаил, - торжественно сказала Эвелина Пранская, - конечно, стихи плохие, неумелые, местами даже глуповатые, я бы сказала, но такие чистые, такие прозрачные, Михаил, что просто диву даешься! Сразу представляется ласковое небо, лес, чистая речка...
- Так! - сказал Дерибасов.
- Это честные стихи, Михаил, - продолжила Эвелина Пранская, - даже иногда слишком честные. Иногда хотелось взять эту девочку и просто по-матерински отшлепать ее... Михаил, девочка честно, все, что видела, все, что чувствовала, она записывала в заветную тетрадку, Михаил...
- Да? - громко сказал Дерибасов, - все?
- Да, Михаил, да! - Эвелина Пранская записала что-то в блокнот. - Ваша живая реакция убеждает меня, что девочка никогда, никому не читала своих стихов... Ее односельчане, Михаил не знали, что рядом живет тонкая, чистая душа...
- Светлая, - потемнел Дерибасов.
- Да, Михаил, да, - Эвелина Пранская записала что-то в блокнот. - И это даже достойно осуждения, эта наша некоммуникабельность, невнимательность к людям, наша замкнутость, Михаил, снова некоммуникабельность.
- Кто? - сказал Дерибасов.
- ...Коммуникабельность - это... ну, это незачем, - улыбнулась Эвелина Пранская, - да это и другая тема. А девочку зовут Зоя Осипова. 10 «А» класс - больше она ничего не написала. Вы ее знаете, Михаил?
- Что? - громко сказал Дерибасов.
Эвелина Пранская что-то записала в блокнот.
- В ее стихах много имен, почти все стихи о любви. Очень часто повторяется некий Михаил Венедиктович - рифмы неумелые, еще бы, к такому отчеству подобрать рифмы, вы представляете, Михаил? Кстати, по стихам этот Михаил Венедиктович тоже очень тонкий, умный человек...
- Светлый! - сказал Дерибасов.
- Спасибо, - улыбнулась Эвелина Пранская, - это именно то самое нужное слово, которое не всегда находится. Светлых людей надо знать, Михаил, вы знаете этого человека?
- Знаю, - сказал Дерибасов. - Это алкоголик.
Осуждение в его голосе было искренним - Дерибасов употреблял алкоголь настолько редко, что Дуня тихо презирала его, выпив, по обыкновению, вечерком рюмочку десертного «для здоровья». Так было заведено в Назарьино, однако алкоголиков в деревне не было.
В истории Назарьино было всего двое горьких пьяниц, но оба были Арбатовы, а это все равно что приезжие. Да и ходили они в алкоголиках недолго: первый, Софрон, скоропостижно скончался, так и не допев любимую «Калинушку», а второй женился, исправился и даже окончил вечернюю школу.
А вот Дерибасов не пил.
- Да, я слаб, - говорил он Дуне.
- Да уж, - соглашалась Евдокия.
- Моя тонкая душа подвержена, - пояснял муж Михаил. - Если начну - не кончу. Не вводи нас во иску-шение-е-е, - козлино ныл он.
- Шут гороховый! - беззлобно говорила Дуня, после чего муж Михаил отворачивался к стенке на 3-4 дня.
- Алкоголик?! - удивилась Эвелина Пранская и отложила блокнот. - А может быть, тезка?
- Нет, алкоголик, - упрямо сказал Дерибасов, - они уже давно... Мне ли не знать...
- Что давно?!
- Частушку?!
- Ну да. Тоже, поэт. Это... снюхались. А частушки такие! - и Дерибасов исполнил единственную сочиненную им еще до женитьбы частушку:
Я у милки две груди
накручу на бигуди!
Если пышной будет грудь,
замуж выйдет как-нибудь!
- Кошмар, - оценила Эвелина Пранская.
- Могу еще спеть, - предложил Дерибасов. - Только это самая приличная. Он раньше, это, что «Я у Зойки две груди...» пел. Мать ее не выдержала, кипятком его ошпарила. Теперь «я у милки» поет.
- Надо же! - огорчилась Эвелина Пранская. - А я бросила все, дочка болеет, муж в командировке... а... как же это?
- А так, - мстительно сказал Дерибасов.
- А... Зоя? - осторожно спросила Эвелина Пранская.
- Зоенька? - рассмеялся Дерибасов. - Мне очень неудобно вам так в лицо... Но... простите меня, у меня самого четверо детей, нет, пятеро, три дочки... если хоть одна будет похожа на эту... эту Зоеньку, с вашего разрешения, и не то, что в десятом классе, а хоть в сороковом, я ее... - Дерибасов раздул ноздри, вытолкнул воздух и грозно продолжил: - Я простой сельский парень, у меня это... Ну, полный дом детей! И люди у нас честные, прямые. А Зойка - выродок, общедеревенское мнение - шлюха она, простите за выражение, но я простой человек, я говорю, что есть!
- Как? - растерянно сказала Эвелина Пранская. - В 10 классе?!
- Так! - уверенно сказал Дерибасов. И вдруг его осенило. Мысль, пришедшая к нему, была так хороша, что он даже зажмурился.
- То есть была, - сказал он печально.
- Почему была? - спросила Эвелина Пранская.
- А позавчера утопилась, - развел руками Дерибасов. - Плакали мы, но даже с облегчением, честно говоря. Да и бог с ней, может, что поняла. Вы знаете, я простой парень, говорю, что думаю, у нас в Назарьино все простые люди, так вот нам ее не жаль! Старухи говорили - только могила исправит. Старость мудра. Мать однажды кричала: «Хоть бы убил кто - позор на всю семью!» Знаете, что такое осуждение коллектива? - сурово спросил Дерибасов.
Эвелина Пранская машинально кивнула.
- В общем - утопилась. Или еще кто вмешался - милиция понаехала, выясняют...
- Милиция? - испуганно спросила Эвелина Пранская. - А стихи?
- И вот ведь стерва, - продолжал Дерибасов грозно, - ну умерла бы так умерла, простите за прямоту, я говорю, что думаю, я простой парень, так она за день до смерти письма разослала-содрала стихи откуда-то, вот, вам написала, еще в милицию письмо отправила: «Меня убили!» А братишка ее видел - Витька, хороший пацан - плачет, за сестру стыдно, но рассказывает и мать утешает еще - мужик будет!
- Да-а-а?! - сказала Эвелина Пранская и перевела дыхание.
Перевел дыхание и Дерибасов. На него накатила какая-то волна, он врал так, словно бился насмерть за свою жизнь. В голове звенело, он даже дрожал, отчего звенела в унисон серебряная цепочка для Заиньки, спрятанная в «пистон» от дотошной и глазастой Евдокии.
- А... это, - сказал Дерибасов, - а вас в Назарьино уже ждут. Да-а... Витька как рассказал - и смех и грех, уже между собой шепчутся: «Скоро из газеты приедут. Посмотрим на представителей средств массовой информации...»
- А Михаил Венедиктович? - обреченно спросила Эвелина Пранская.
- В ЛТП, - отрезал Дерибасов.
- Да, - сказала потерянно Эвелина Пранская, - спасибо, Михаил, - повторила Эвелина Пранская, - конечно, ехать туда не стоит... милиция работает... и дочку не с кем...
- Конечно! Гос-с-споди! Как божий день! До свидания! - Дерибасов решительно встал и протянул руку. - До свидания. Я лично очень верю в наше Назарьино. Это не красные словца, нет! У нас живут и работают прекрасные люди, и у нас еще вырастут великие поэты и художники, только дайте время!