Первым это начал делать Слизерин, затем Равенкло, Хаффлпафф, и, наконец, Гриффиндор. Они смеялись. И смех все нарастал и нарастал. Этим же днем в больничное крыло было доставлено восемнадцать человек, у которых треснули ребра от смеха. Еще двенадцать были госпитализированы с переломами, упав с трибун по той же причине.
Гарри и Гермиона помчались в палатку колдомедиков, чтобы узнать, что случилось с их другом. Они подоспели как раз к тому времени, когда медсестра перечисляла Молли все ранения ее сына.
— Со сломанными костями проблем быть не должно, но перед тем как вытаскивать яйцо из его эээ... задней части, нужно, чтобы спала опухоль. — говорила она. — Пока яйцо ещё там, мы не сможем вылечить его ожоги. Мы пока что не уверены на счет уменьшившихся гениталий, возможно это тоже обусловлено падением.
— О чем это вы говорите? — спросила Молли. — Его гениталии такие же как и всегда.
— А, даже так… Ну тогда ладно. — Гарри и Гермиона услышали все, что они хотели слышать. Они развернулись, чтобы уходить и почти врезались в профессора МакГонагалл. Ее лицо позеленело, т. к. она слышала все тоже самое, что и дети. Они быстро пробормотали извинения и ушли дожидаться объявления результатов.
Они пришли как раз во время. Мадам Максим подняла повыше палочку и выпустила серебряную ленту, которая приняла форму единицы, а затем красиво обвилась вокруг ближайшего дерева.
Следующим был Крауч. Он поставил двойку.
Дамблдор поднял палочку в воздух и нарисовал четверку.
Людо Бэгмен поставил единицу.
Каркароф поднял палочку в воздух и наколдовал такую же ленточку как у мадам Максим. Ленточка на секунду зависла, затем разорвалась на две части и превратилась в минус три.
— Впечатляет. — сказала Гермиона.
Гарри взглянул на свою девушку:
— Но оценка просто отвратительная!
Гермиона посмотрела на Гарри непонимающим взглядом, но затем до нее дошлел смысл его слов.
— О, я не говорила об оценке, я имела ввиду, что меня впечатлило, что Каркаров знает отрицательные числа.
* * *
В то время, как Рон Уизли в виде огромной желтой канарейки взлетел на разноцветном пламени, Гарри и Гермиона вскочили на ноги. В наше время, если на коленях у четырнадцатилетнего подростка (или даже пятидесятилетнего мужчины) на протяжении двух часов сидит молодая привлекательная леди, то после того, как они встанут, нужно показать некую... реакцию. Но Гарри Поттер не был знаком с такими великосветскими эксцессами, поэтому он отвернулся и сделал вид, что пристально следит за ситуацией, в которой оказался его лучший друг. Но люди, которые все видели, позже утверждали, что Гарри использовал беспалочковую магию, что спасло жизнь Рону Уизли. Чем дальше, тем большими подробностями обрастала эта история. Гарри приписали превращение Рона Уизли обратно в человека, спасение всех, кто сидел рядом с ним в секторе от неминуемой гибели, и, в дополнение к этим двум историям, оказалось, что Гарри собственноручно усмирил хулиганствующего дракона с мечом Гриффиндора наперевес и жестоко расправился с ним прямо на глазах всей школы.
* * *
За закрытым пологом медицинской палатки, Люциус и Нарцисса Малфой смотрели на своего единственного сына. Голову Драко еще не перевязывали, т. к. ситуация с Роном Уизли была приоритетней для колдомедиков. К счастью, мадам Помфри дала ему обезболивающее зелье и зелье сна без сновидений. Чета Малфоев смотрела на то, что стало с их сыном: на голове у него были выгоревшие ожоги, бровей у него больше не было, а верх левого уха был похож на расплавленную пластмассу. Люциус обдумывал события последних часов, которые привели к таким последствиям. И он неустанно задавался вопросом, сколько же ему придется заплатить Буллстроудам, чтобы их дочь вышла за Драко в таком виде.
Воспоминания Люциуса
Люциус со своим сыном сидели прямо напротив арены с драконами. Когда они заняли свои места в слизеринской части стадиона, то все остальные с этого факультета встали и вышли, и это не преувеличение. Люди карабкались через ряды, чтобы оказаться подальше от семейства Малфоев.
— Итак, Драко, — начал Люциус разговор с сыном. Ему было очень тяжело смотреть на перебинтованную голову своего отпрыска.
— Почему при твоем приближении все уходят?