Сердце из металла звенело вне его груди, и он летел, летел с торжеством в душе, не нуждаясь в помеле или тестрале…
Гарри толчком пришёл в себя в кисло пахнущей тьме; Нагини освободила его. Он неловко поднялся и увидел змею, силуэтом против света снизу: она ударила, и Эрмиона нырнула в сторону с пронзительным вскриком, её срикошетировавшее заклинание ударило в занавешенное окно, и оно разлетелось. Морозный воздух наполнил комнату, когда Гарри пригнулся, чтобы избежать нового душа из битого стекла, и его нога поскользнулась на чём-то вроде карандаша — его палочке…
Он нагнулся и схватил её, но теперь змея владела комнатой, её хвост молотил сокрушающее; Эрмионы нигде не было видно, и на мгновение Гарри подумал о худшем, но тут громко и звонко ударило, и была вспышка красного света, и змея взлетела в воздух, крепко заехав Гарри по лицу, когда она поднималась, кольцо за кольцом, к потолку. Гарри поднял палочку, но пока он это делал, его шрам ожгло много больнее, много сильнее, чем бывало за все прошедшие годы.
— Он идёт сюда! Эрмиона, он идёт сюда!
И пока он вопил это, змея упала, дико шипя. Всё обратилось в хаос: она сшибала полки со стены, и повсюду летал разбитый вдребезги фарфор, и Гарри перепрыгнул через кровать и подхватил тёмную фигуру, которая, он знал, должна была быть Эрмионой…
Эрмиона пронзительно закричала от боли, когда он поволок её к себе через кровать. Змея вновь поднялась, но Гарри знал, что приближается кто-то страшнейший, чем змея, что он, может быть, уже у ворот; его голова готова была расколоться от боли в шраме…
Змея распрямилась в выпаде, когда он побежал, прыгнул, волоча Эрмиону с собой. Змея ударила, Эрмиона завопила: — Конфринго! — и её заклинание полетело по комнате, взорвало зеркало на платяном шкафу, и рикошетом вернулось к ним, отскакивая от пола и потолка; Гарри почувствовал, как его жар обжёг ему тыльную сторону руки. Стекло рассекло ему щёку, когда, таща с собой Эрмиону, он прыгнул с кровати на сломанный туалетный столик и — сквозь расколоченное окно — прямо в ничто; вопль Эрмионы разносился в ночном воздухе, когда они кувыркались между небом и землей…
И потом его шрам распахнулся, и он был Волдеморт, и он бежал через зловонную спальню, его длинные белые пальцы вцепились в подоконник, когда он мельком увидел, как лысый мужчина и невысокая женщина крутанулись на месте и исчезли, и он пронзительно застонал от ярости, и стон смешался со стоном девушки, и эхом разнёсся по тёмным садам, перекрывая рождественский звон церковных колоколов…
И его стон был стоном Гарри, его боль была болью Гарри… это могло произойти здесь, где оно произошло ранее… здесь, в виду дома, где он подошёл так близко к познанию того, что есть смерть… смерть… боль была такая ужасная… быть вырванным из собственного тела… Но если у него не было никакого тела, почему его голова так страдает; если он мёртв, как может он чувствовать себя так невыносимо, разве боль не прекращается со смертью, разве не уходит…
Ночь, мокрая и ветреная, двое ребятишек, наряженных тыквами, вразвалку пересекают площадь, и окна магазинов усеяны бумажными пауками, все эти мишурные маггловские приметы мира, в который они не верят… И он скользил вперёд, в нём ощущение цели, и мощи, и права, которое он всегда знал в таких обстоятельствах… Не злость… это для более слабых, чем у него, душ… но торжество, да… Он ждал этого, он надеялся на это…
— Славный наряд, мистер!
Он видел, как на лице маленького мальчика сломалась улыбка, когда тот подбежал достаточно близко, чтобы заглянуть под капюшон плаща, видел, как страх накрыл облаком его разрисованное лицо. Потом ребёнок повернулся и побежал прочь… Под мантией его пальцы нащупали рукоятку палочки… Одно простое движение, и ребёнок никогда не добежит до своей матери… но незачем, просто незачем…
И вдоль новой и более тёмной улицы двигался он, и теперь его цель была наконец видна, Укрывающие Чары взломаны, хотя они этого ещё не знают… И он производил меньше шума, чем мёртвые листья, скользящие по тротуару, когда он поравнялся с тёмной живой изгородью и вгляделся поверх неё…
Они не задёрнули занавески; он видел их совершенно ясно в их маленькой гостиной: высокий черноволосый мужчина в очках, выпускающий из своей палочки клубы разноцветного дыма, чтобы позабавить маленького черноволосого мальчика в голубой пижаме. Ребёнок смеялся и пытался поймать дым, зажать его в кулачке…
Открылась дверь, и вошла мать, произнося слова, которые он не мог слышать, её длинные тёмно-рыжие волосы падают ей на лицо. Вот отец поднял сына и отдал матери. Он бросил палочку на диван и потянулся, зевая…
Калитка слегка скрипнула, когда он, надавив, отворил её, но Джеймс Поттер не услышал. Его белая рука вытянула палочку из-под плаща и направила её на дверь, и та рассыпалась…
Он был на пороге, когда Джеймс со всех ног вбежал в прихожую. Это было легко, очень легко, он даже не захватил свою палочку…
— Лили, хватай Гарри и уходи! Это он! Уходи! Беги! Я его задержу!
Задержать его, без палочки в руке!.. Он рассмеялся, прежде чем наложить заклятие…
— Авада Кедавра!
Зелёный свет наполнил узкий проход в прихожую, залил придвинутую к стене детскую коляску, заставил перила сиять, словно их прутья — молнии, и Джеймс Поттер упал, как марионетка, у которой перерезали нитки…
Ему был слышен её крик с верхнего этажа, она была в ловушке, но ей, в конце концов, нечего было бояться, пока она вела себя разумно… Он взобрался по ступеням, прислушиваясь с лёгким недоумением к её попыткам забаррикадироваться… У неё тоже не было с собой палочки… Какие глупые они были, и какие доверчивые, думали, что друзья обеспечивают их безопасность, что оружие можно отложить даже на мгновение…
Одним ленивым взмахом палочки он заставил дверь открыться, отбросил стул и ящики, поспешно наваленные за ней,… и здесь стояла она, с ребёнком на руках. При виде его она уронила своего сына в кроватку позади себя и широко раскинула руки, словно это должно было помочь, словно, скрывая его из вида, она надеялась быть выбранной взамен…
— Не Гарри, не Гарри, пожалуйста не Гарри!
— Отойди, глупая девчонка… отойди, сейчас же.
— Не Гарри, пожалуйста, нет, возьми меня, убей меня вместо…
— Последний раз предупреждаю…
— Не Гарри! Пожалуйста… сжалься… сжалься… Не Гарри! Не Гарри! Пожалуйста… я всё сделаю…
— Отойди! Отойди, девчонка!
Он мог принудить её отойти от кроватки, но казалось более благоразумным покончить со всеми…
Зелёный свет полыхнул по комнате, и она упала, как её муж. Всё это время ребёнок не плакал. Он мог стоять, вцепившись в ограждение кроватки, и он смотрел вверх, в лицо незваного пришельца, с каким-то ярким интересом; возможно, он думал, что это его отец, который спрятался под плащом, что он понаделает ещё таких милых огней, а его мать вскочит в любое мгновение, смеясь…
Он очень тщательно направил палочку в лицо мальчика: он хотел видеть, как оно произойдёт, разрушение этой необъяснимой опасности. Ребёнок начал плакать: он увидел, что перед ним не Джеймс. Ему не понравилось, что мальчик плачет, он никогда не переваривал хныканье малышни в приюте…
— Авада Кедавра!
И тут он сломался. Он был ничто, ничто кроме боли и ужаса, и он должен был спрятаться, не здесь, среди разбросанных камней разрушенного дома, где среди обломков кричал ребёнок, но далеко… далеко…
— Нет, — застонал он.
Змея шуршала на мерзком, захламленном полу, и он убил мальчишку, и всё равно он был тем мальчишкой…
— Нет…
И сейчас он стоял у разбитого окна дома Батильды, погружённый в воспоминания о своём величайшем поражении, и у его ног огромная змея скользила по битому фарфору и стеклу… Он посмотрел вниз и увидел нечто… нечто невероятное…
— Нет…
— Гарри, всё хорошо, с тобой всё в порядке!
Он наклонился и подобрал разбитую фотографию. Это был он, неизвестный вор, вор, которого он искал…
— Нет… я уронил её… я уронил её
— Гарри, всё в порядке, проснись, проснись!
Он был Гарри… Гарри, не Волдеморт… и то, что шуршало, было не змеёй… Он открыл глаза.